Услышав рычание, я поглубже забился в щель. И, кажется, вовремя. Здоровенная собачья голова заслонила свет, показывая мне желтоватые зубы в половину указательного пальца, и злобно зарычала.

Страх, дикий до ужаса животный страх вздыбил волосы на спине, вызывая учащенное дыхание и приступ потливости. С трудом сдерживался, чтоб не выстрелить, еще труднее было закрыть глаза и ни о чем не думать, однако этого волкодаву хватило, чтоб не засчитать меня как угрозу. Обежав камень, Миколу он просто обнюхал, даже без рычания. Может, и хвостом вильнул – проверять не хотелось.

Тявкнув напарнику, псина умчалась по своим охранным делам.

Овцы шли и шли, они тоже скользили на камнях и падали на грудь, прокатывались вниз, сбивали нижних.

– Вылазь, но в рост не вставай, следи за склоном.

Ужом вылез на волю, устроился за камнем головой к долине.

С другой стороны полилась турецкая речь. Микола разговаривал с мальчишкой. Еще мгновенье, и ослик зацокал за отарой.

– Добре, гроши у меня.

Над ущельем полетел условный клекот.

– Можно вставать? Турок не видно.

– Лежи, Ваня, пока отара первое гирло[29] не пройдет, будем лежать.

Я доверился чужому чутью на опасность и опыт в засадных стычках. Переглянулись. Пластун подмигнул. Чуть сдвинул папаху. Расправил усы. Серьезный, а у самого смешинки в глазах – никогда не унывает. Лежим себе рядышком на черной бурке. Холодный дождь моросит, обдавая порой тяжелыми каплями мокрого снега – мерзнем, но настроение отличное. Дело действительно пустяковое оказалось, но сколько солдат нам будет благодарно. Корпус такую вылазку надолго запомнит и не раз у костра вспомнит. Может, и награждение мое вновь вынырнет из небытия штабных бумажек – возродится набранный ход. Отара начала втягиваться в узкий проход. Турчонок спешился и потихоньку начал спускаться, ведя ослика на поводу. Значит, передал овец Гамаюну. Дело сделано. Я облегченно выдохнул.

И вот тут началось то, чего и опасались пластуны.

Время замерло, набухающей каплей, а потом прорвалось с первым тревожным удара сердца.

Сперва раздался двойной птичий крик, эхом разносясь в горах. Я невольно посмотрел в небо и действительно увидел парящего орла. Голодная птица кружила над овцами. Несколько раз стремительно промелькнул силуэт Сашка. И наконец стала видна причина тревоги.

Слева внизу из-за левого отрога в нашу сторону быстро двигались три десятка черных всадников. Справа неслышно появился Гриц.

– Черкесы!

– Что-то маловато их, чтоб отбить отару, тут хитрость какая-то. Казаки, в круг!

– Мыкола, Сашко левый, я центр, поручик тыл, а ты справа, если что – уходи с золотом в схрон, завтра тебя вытащим на рассвете.

– Добре. Матвеич, подымись вон туда, – он ткнул рукой назад, – смотри только вверх. Ветра почти нет, после выстрела смещайся на границу порохового облака. Выстрел – опять отбегай.

Грицко быстро побежал вниз, забирая влево. В каждой руке у пластунов было по револьверу.

Как-то обидно, что меня, офицера, задвинули в тыл, хотя в душе я понимал, что в такой ситуации пластуны разбираются куда как лучше. Мальчишка, похоже, тоже не обрадовался, остановился, а потом бросил ишака и побежал вверх, что-то крича. Одновременно раздалось три ружейных выстрела со стороны конников.

Глаза от удивления полезли на лоб. Саженей в пятидесяти ниже теснины прямо из скалы, из камня, выбегали люди в черных черкесках и высоких такого же зловещего цвета папахах. Мало похожие на добрых джиннов, они уверенно действовали по своему плану. И от их решительных фигур стало не по себе – абреки знали что делали, основываясь на своих обычаях и традициях.