– Что за грызло-то такое? – спросил я.

– А-а, – махнул тяжелой рукой сибиряк. – Зверь местный, лесной, видом вроде кабана, только хищный. По повадкам на росомаху похож. На одинокого человека напасть может запросто. Надо облаву сделать, повыбить их. Пока вот так вот обходимся.

Тем временем проворная хозяйка умудрилась накрыть на стол. Мы здорово проголодались, а от выпитого у Шерхеля вина у меня еще и разболелся желудок.

– Ешьте, господа хорошие, не брезгуйте. У нас все просто, да сытно… – ворковала Прасковья Карповна, наливая в глубокие миски ароматную похлебку.

– Ну, это… Пойду я. – Лапин махнул нам рукой. – Утром человека пришлю, проведет ко мне. Бывайте!

– Это как так – пойду? – всплеснула руками хозяйка. – Это куда ты пойдешь, не жрамши? Свою будить ведь станешь. Пусть поспит, а ты, Проша, нут-ка не рядись, садись за стол. Давай, вот тебе ложка, вот и кружка. Счас я…

И, подмигнув озорным глазом, Прасковья Карповна отворила низенькую дверь и нырнула в темный проем…

Помимо прыгуньей похлебки, умело сваренной с пряными корешками и кисловатыми листьями макаронника, на столе обнаружилось копченое сало, розовое, как весенний рассвет, страшная с виду, синяя, но необычайно вкусная кровяная колбаса («Альбу третьего дня резали», – пояснила хозяйка), запеченные в глине двухвостки, сочащиеся янтарным жиром, разнообразные соленья-моченья и стопка румяных лепешек из толченого мучного корня.

– Это вы всегда так едите? – спросил я, работая ложкой, а равно вилкой и ножом.

– Не, – усмехнулся Лапин, охотно принявший предложение Прасковьи Карповны поужинать. – Обычно у нас поболе всего будет. А это так… на скорую руку для ночных гостей.

– Ну чего лепишь! – укорила Прохора вернувшаяся хозяйка и обернула к нам улыбающееся лицо: – Заводские приезжали, инженера. По рудным делам. Принимали мы их. Понятное дело, осталось вот – и хлебово, и жареха, и закусь. Ешьте, ешьте, оголодали, видать. А я вам вот…

И хозяйка бухнула на стол запотевший кувшин.

– Наливочка это. Сама делаю. Не побрезгуйте!

– Эх, Прасковья, – пробасил Лапин, качая головой, но первым пододвинул кружку.

Забулькало, по горнице поплыл дразнящий запах. Прохор прищурился на дрожащий огонек лампы, посерьезнел.

– Ну, мужики, будем! За все хорошее!

Мы чокнулись, выпили. Наливочка оказалась приятной на вкус и весьма хмельной – мне сразу ударило в голову, руки отяжелели.

– Закусывайте, закусывайте, – суетилась Прасковья Карповна, подкладывая нам на тарелки. – Я вот вам еще компотику принесу…

Мы ели, пили, и постепенно напряжение последних дней спадало – по телу разливалось приятное успокоение, тревожные мысли уходили на второй план, прятались где-то в темных закоулках. Тихая ночь стояла над Медеей. За открытым окном звенели сверчки, вокруг лампы вилась мошкара. Я поймал себя на том, что именую местных насекомых уже безо всяких оговорок, хотя это только так говорится – сверчки, мошкара. Энтомологов среди выживших колонистов не оказалось, и насекомых никто толком не изучал. Мы просто называли их по степени похожести с земными аналогами – кузнечики, муравьи, комары. Например, сверчки, что стрекотали сейчас в темноте, больше походили на гусениц с большими овальными крыльями. В Фербисе их даже держали в домах, в изящных клетках, плетенных из медной проволоки. Считалось, что сверчок приносит в дом удачу и благополучие.

За этими размышлениями я и не заметил, как осоловел. Цендорж, похоже, вообще держался из последних сил, то и дело зевая. Пора было ложиться – мы толком не спали уже неделю.