Ни Гудериану, ни Клюге не дали времени подробно аргументировать свои взгляды. Вместо этого собравшимся командирам прочитали лекцию. Ее преподнесли в форме меморандума, подготовленного Браухичем и прочитанного полковником Хорьхом. (Гальдер отсутствовал, вероятно, из-за нежелания подвергаться перекрестным вопросам о ходе действий, в которые он мало верил.) Суть заключалась в том, что из повестки дня были вычеркнуты любые упоминания о непосредственном наступлении на Москву или даже Брянск. Первой задачей было окончательное подавление русской 5-й армии, опорным пунктом которой был Гомель. Ее западный фланг все еще оставался целым в болотистых местностях Припяти. На деле это означало, что 2-я танковая армия будет повернута вокруг оси более чем на 90 градусов, чтобы наступать в направлении на юго-запад, то есть как бы обратно. Эти приказы шокировали Гудериана, который, должно быть, чувствовал, что центр тяжести всей кампании уходит у него из-под ног. С тех пор он стал утверждать, что Гитлер «предпочитал план, согласно которому небольшие силы неприятеля должны были быть окружены и уничтожены по очереди, и противник, таким образом, обескровлен полностью». Представив фюрера в таком крайне нехарактерном ореоле робости, он далее утверждал: «Все офицеры, участвовавшие в совещании, считали, что это неправильно». Но на самом деле крайне маловероятно, чтобы мнения профессионалов были так единодушны, как это представляет Гудериан. Ликвидация больших выступов противника является ортодоксальной предпосылкой любого дальнейшего наступления вглубь, и приведенные им данные, а также материалы последующего «совещания у фюрера» 4 августа, скорее всего, показывают, что как раз большинство склонялось к ортодоксальным решениям.

Но, несмотря на разочарование в последующих операциях, вызванное новой директивой, у Гудериана появилось утешение, заключавшееся в двух административных изменениях, внесенных одновременно. Его танковая группа была переименована в группу армий «Гудериан» и вместе с этим формальным признанием власти и значения самой личности командира произошло и официальное разграничение его полномочий и полномочий Клюге – «танковая группа более не подчиняется 4-й армии».

Вновь обретя свободу, Гудериан немедленно принялся воплощать свои планы в жизнь – или, вернее, такой их вариант, какой он считал возможным в неопределенных и расплывчатых рамках директивы ОКХ. «Независимо от того, какие решения теперь может принять Гитлер, – писал он в своем дневнике (и когда мы читаем о взрывах ярости Гитлера по отношению к своим генералам в 1944 году, очень важно не забывать, что же они сами писали о Гитлере в 1941 году), – непосредственной задачей является ликвидация самой опасной угрозы противника… правому флангу танковой группы». А эта «задача» требовала организации наступления вдоль оси, находившейся под углом около 90 градусов к той, что предписана на совещании 27 июля.

План атаки Гудериана на Рославль был сразу же принят Боком, и в свете последующих событий разумно предположить, что между ними было хотя бы молчаливое соглашение о том, что они будут продолжать пытаться создать такую ситуацию, в которой наступление на Москву вновь обретет свой темп. 27-го и 28 июля Бок подчинил Гудериану еще шесть пехотных дивизий, две из которых должны были быть введены в Ельнинский выступ, чтобы высвободить оттуда танковые силы. Однако высвобожденные таким образом танковые дивизии не были направлены в район Рославля, а отведены к Прудкам – Починку для отдыха и ремонта. Этот момент, наряду с удержанием Ельнинского выступа под ответственностью армейской группы Гудериана, должен рассматриваться как еще одно доказательство того, что Бок все еще надеялся возобновить наступление на восток, как только закончится сражение под Рославлем. Пока шли эти приготовления, Гудериана посетил полковник Рудольф Шмундт, главный адъютант Гитлера. В германской иерархии Шмундт занимал двусмысленное положение. Он был пылким национал-социалистом, преданным Гитлеру, но вместе с тем находился в дружеских отношениях с армейским генералитетом и пользовался его уважением.