Потом Браухич сказал, что он «откладывал выяснение» этого вопроса – хода операций после разгрома русских войск, развернутых на границе, – в надежде «достичь своевременного соглашения». Но никакого выяснения и не требовалось. Гитлер, возможно, держал про себя или делился своей мечтой о новых Каннах только в своих застольных разглагольствованиях, но он никогда не делал секрета из своего отрицательного отношения к прямому наступлению на Москву и продолжал высказывать его даже после того, как это решение было закреплено Директивой № 33. «В настоящее время, – писал Гальдер 23 июля, – фюрер совершенно не заинтересован в Москве, только в Ленинграде». И двумя днями позже ссылка на важность Москвы была «полностью отметена им в сторону». Самое большее, чего смог добиться Браухич, было разрешение отсрочить выполнение директивы потому, что «мобильным силам группы армий «Центр», перед которыми фюрер поставил задачи, срочно требуется 10–14-дневный период отдыха для восстановления их боеспособности».

Но такое развитие событий имело два серьезных недостатка. Во-первых, даже если бы Боку и Гудериану удалось каким-то образом добиться положения, при котором им дали бы добро на наступление, оно бы все равно имело опасный импровизированный характер. Во-вторых, танковым группам в какой-то момент потребовались бы «периоды отдыха».

После 1945 года поборники идеи одного, узко направленного наступления на Москву могли свободно вентилировать свои взгляды. Всегда легче превозносить достоинства какой-нибудь гипотетической альтернативы, чем оправдывать осторожность и разочаровывающую реальность. А в данном случае к тому же сложилось так, что все люди, выступавшие против наступления в центре, уже скончались. Кейтель, Йодль, Клюге, сам Гитлер – у них не было времени написать оправдательные мемуары. Только Блюментритт, начальник штаба Клюге, остался жив, но на допросах он был уклончив[48]. Хладнокровная оценка фактов покажет, насколько рискованным было положение немцев. Через Днепр перешло не более десяти их дивизий, и они ушли на расстояние свыше 120 миль от этой реки. Главные переправы, у Орши и Могилева, все еще находились в руках русских и удерживались силами большими, чем весь германский клин. А к северу и югу от выступа четыре русские армии еще имели силы, если не способность, двинуться по сходящимся направлениям и раздавить его корень. Более того, вся немецкая техника нуждалась в ремонте. Каждый танк двигался от польской границы своим ходом, а колесный транспорт, перевозивший топливо и боеприпасы, уже разваливался от плохих дорог.

Германская разведывательная служба имела достаточно точную картину положения в оккупированной русскими Польше. Однако она очень мало знала о положении за старой русской границей. Блюментритт говорит, что «мы не были готовы к тому, что увидели, потому что наши карты совершенно не соотносились с реальностью. Большое автомобильное шоссе от границы к Москве было не достроено – эта единственная дорога, которую человек с Запада мог назвать «дорогой». На наших картах все предполагаемые главные дороги были отмечены красным цветом, и казалось, что их много, но они часто оказывались просто песчаными проселками. Почти весь транспорт был на колесном ходу, и машины не могли ни съехать с дороги, ни двигаться по дороге, если грунт превращался в грязь. Дождь в течение одного-двух часов заставлял останавливаться все танковые войска. Это было необычным зрелищем – группы танков, растянутые на расстояние 100 миль и все застрявшие, пока не выйдет солнце и не высохнет земля.