– У меня есть предложение, – сказал Описатель. Голос его дрожал в попытках сосредоточиться и отвлечься от мыслей Тщательника. – Когда вы касаетесь квадратика три/четыре и говорите… – он воспроизвел звуки чужака, что было очень легко, – экран показывает набор картинок. Они явно соответствуют квадратикам. Я думаю, что нам дается выбор.

Хм.

– Так этот ящик в конце концов будет нас учить? – Это машина, придется найти новые определения. – Ладно, давайте поиграем.

Прошло три часа. К концу их даже Хранитель выдвинул одного своего элемента к экрану. Шум в комнате гудел на грани умалишенного хаоса. И каждый предлагал «скажи это», «нажми то», «когда он последний раз это говорил, мы поступили так-то»… Появлялись интригующие цветовые образы, зарисованные чем-то, очень похожим на письменную речь. По экрану метались крошечные двуногие фигурки, сдвигая символы, открывая окошки… Идея Описателя Джакерамафана оказалась верной. Первые картинки в самом деле были вариантами выбора. И варианты разворачивались дальше – как дерево, сказал Описатель. Он был не совсем прав – иногда они возвращались к уже пройденному. Это была метафора сетки улиц. Четыре раза они оказывались в тупике и должны были начинать сначала, закрыв ящик. Хранитель отчаянно чертил карты путей. Это помогло, теперь можно было распознать места, которые они хотели видеть снова. Но даже он понимал, что здесь есть бесчисленные иные пути и места, куда никогда не попасть методом слепого поиска.

А Резчица бы отдала добрую часть своей души за картинки, которые уже видела. Звездные поля, луны, сияющие голубым и зеленым, луны с оранжевыми поясами. Движущиеся картины чужих городов, тысячи чужаков так близко друг к другу, что они просто соприкасались! Если они объединяются в стаи, то стаи эти больше, чем где бы то ни было, даже в тропиках. А может быть, вопрос этот не имел смысла. Города превосходили ее воображение.

Наконец Джакерамафан отвалился от экрана и собрался вместе. Голос его дрожал.

– В этой штуке – целая вселенная. Мы можем изучать ее вечно и никогда не узнаем…

Она оглянулась на остальных двоих. Хранитель уже не смотрел всезнайкой, все губы его были в чернилах. Письменные скамейки вокруг были усеяны десятками зарисовок, одни четче, другие неразборчивей. Он бросил перо и тяжело вздохнул.

– По-моему, надо взять, что у нас уже есть, и изучить. – Он стал собирать зарисовки, складывая в аккуратную стопку. – Завтра, когда хорошо отоспимся, с ясными головами…

Тщательник отступил назад и растянулся.

– Все так, но оставь эти рисунки, друг Хранитель. – Он резко ткнул в листы. – Вот видишь – здесь и здесь? Ясно, что наше слепое блуждание дало нам кучу пустых результатов. Иногда картиночный ящик просто отключается, но чаще вот такая картинка: никаких вариантов, и только пара чужаков танцуют в лесу и издают ритмичные звуки. И тогда, если сказать… – он воспроизвел последовательность звуков, – мы получаем вот эти картинки с кучками палочек. На первой одна, на второй две и так далее.

Резчица это тоже заметила.

– Да, и выходит фигура, показывает на каждую из них и для каждой издает короткий шум.

Они с Тщательником смотрели друг другу в глаза: радость понимания, нахождения порядка там, где был сплошной хаос. Уже сотни лет с ней такого не бывало.

– Чем бы эта штука ни была, она пытается учить нас языку двуногих.

В последующие дни у Джоанны Олсндот хватало времени на размышления. Боль в груди и плече постепенно проходила. Если двигаться осторожно, это было всего лишь пульсирующее покалывание. Стрелу вынули и рану зашили. Она никогда так не пугалась, как в тот момент, когда они привязали ее и собрались вокруг с ножами в пастях и сталью на когтях. Потом они начали резать; Джоанна представить себе не могла, что бывает такая боль.