– Моя семья отдает Кленхейму серебряные кубки саксонской работы, – сказал Якоб Эрлих. – Они стоят не меньше сорока талеров.
– Даю двадцать талеров серебряной монетой и десять золотых флоринов, – сказал Курт Грёневальд.
– У меня с прошлых времен осталось несколько ценных вещей, – проведя ладонью по лбу, пробормотал Юниус Хассельбах. – Думаю, город сумеет извлечь из них пользу.
Наклонившись к уху соседки, Эрика Витштум зашептала:
– Лукавит, лукавит цеховой старшина. Знаю я его кубки, им цена вполовину меньше…
– Я ничего не отдам, – спокойно сказал Адам Шёффль, поднимаясь со скамьи, распрямляя крепкую спину. – Можете решать что угодно.
– Почему? – сурово спросил Курт Грёневальд.
– Я вовремя плачу подать и не заикаюсь об отсрочке, – спокойно ответил Шёффль. – Когда люди приходят на мою мельницу, я беру с них справедливую цену. В одно лето у меня сдохли три коровы, а в амбаре во время дождя провалилась крыша, так что залило добрую четверть муки. Разве я бросился в городской совет, стал хныкать и просить помощи? Нет, я этого не сделал. Вы знаете, что на мне четверо детей и старуха мать. Жена моя, Тереза, почти ослепла. Но я никогда никого не просил о помощи. Я не такой человек.
– Мы верим, что Господь будет милостив к твоей жене, Адам, – сказал бургомистр. – И все же разговор сейчас идет о другом.
– Я знаю, о чем идет речь, господин бургомистр, – спокойно ответил Шёффль. – Если надо будет, я первым выйду на защиту нашего города. Но и отдавать свои деньги, неизвестно на что, не стану. Таково мое слово.
– Поступай, как считаешь нужным, Адам, – тяжело глядя на мельника, произнес Якоб Эрлих. – Только знай: если тебе наплевать на дела общины – от других поддержки не жди.
Плоское лицо Шёффля – Хойзингер как-то заметил, что оно вполне под стать его ремеслу, поскольку напоминает мельничный жернов, – оставалось невозмутимым.
– Мой дом и мои заботы принадлежат только мне, – скрестив на груди руки, сказал он. – Я ничего не прошу. И ничего не отдаю другим.
– Ты напрасно… – начал было цеховой старшина, но бургомистр остановил его.
– Полагаю, мы уже достаточно времени потратили на разговоры, – сказал он. – По мнению городского совета, закупку оружия – разумеется, после того как будут собраны необходимые для этого средства, – следует поручить советнику Эрлиху, как человеку не только уважаемому, но при этом еще и искушенному в торговых делах. Все необходимые бумаги, касающиеся принятых сегодня решений, будут в надлежащий срок заверены членами городского совета и общинными судьями. Храни вас Господь!
Глава 6
Началась зима. Первый снег выпал после Дня святого Мартина и шел, не переставая, несколько дней, и меньше чем за неделю все сделалось белым. Пространство вокруг Кленхейма съежилось теперь до небольшого пятачка. Дома горожан, улицы и протоптанные в снегу тропинки, ратуша, церковь – все остальное было покрыто сугробами. Снег скрипел под ногами и неслышно обваливался с веток деревьев.
По утрам, когда еще было темно, начинали горланить петухи, громче всех – в птичнике старой Марты Герлах. Город просыпался – медленно, нехотя. Мычали коровы, в окнах зажигались свечные огни. Люди собирали и растапливали в кадках снег, чтобы получить воду, подбрасывали в печь дрова, кормили скот, широкими деревянными лопатами расчищали дорожки перед домом.
Солнце появлялось не скоро, и иногда его совсем нельзя было разглядеть из-за облаков. Наступал день. В воздухе пахло хлебом и дымом из печных труб. Улицы города были пусты – никто не хотел выходить на холод без лишней надобности. Женщины хлопотали по хозяйству, занимались стиркой или латали старую одежду. Их мужья работали в мастерских или просто сидели у теплого очага, а вечером, после того как стемнеет, отправлялись в трактир – выпить по кружке пива, обсудить дела, хоть немного отвлечься от тягостной зимней скуки. Время от времени сюда наведывался Фридрих Эшер вместе со своим сыном Альфредом, и мельник Шеффль приходил, чтобы пропустить стаканчик-другой вишневой наливки. Говорили о ценах и о свечной торговле, гадали, сколько хлеба удастся собрать после зимы и хватит ли этого хлеба, чтобы прокормиться до осени.