– Я ценю нашу дружбу так же, как и вы, – перебил фон Майер. – Но сделать и вправду ничего нельзя. Ни жалоба наместнику, ни мое ходатайство не смогут этого изменить. Вы говорите, Кленхейм может принять оплату зерном? Стоит мне заикнуться об этом в Совете, я немедля лишусь своего места. В преддверии новой войны – а в том, что эта война вскоре начнется, никто теперь не сомневается – магистрат не может позволить себе сокращать городские запасы.

Он пожевал тонкими бесцветными губами.

– Вам следует понять, господа: Магдебург сейчас точно разорившийся богач – бархат на воротнике, отруби в желудке. Магистрат и городской суд завалены жалобами о взыскании долгов, торговля расшатана, земли вокруг города не возделываются должным образом, крестьяне бегут, опасаясь солдат. С каждым годом война отгрызает от нас все новые и новые куски. И дело не только в этом. Мои позиции в городе слабы, как никогда. Большинство в Совете принадлежит теперь сторонникам Христиана Вильгельма, чьим приверженцем я никогда не был. И потому любая – хоть самая малая – оплошность с моей стороны может очень дорого мне обойтись. Вы, должно быть, уже слышали, что моему брату пришлось покинуть наш город. Я не хочу следовать его примеру.

Фон Майер помолчал, рассеянно смял салфетку в руке.

– Увы, многие члены Совета утратили теперь свое здравомыслие, с ними тяжело находить общий язык. Штайнбек и Вестфаль призывают к войне на стороне шведов. Алеманн, Бауэрмейстер и Кюльвейн ратуют за то, что городу следует вступить с императором в соглашение…

– Неужели в Магдебурге остались еще люди, которым по нраву правление Фердинанда? – пробормотал Хоффман.

– Представьте себе! – дернул щекой фон Майер. – И знаете, что они говорят?! Что рано или поздно император все равно возьмет над своими противниками верх, а раз так, то следует уже сейчас выторговать выгодные условия мира. Недавно мне удалось побеседовать с господином Кюльвейном на этот счет. Он полагает, что Германии необходима сильная власть монарха, только это убережет Империю от распада и гибели. И поэтому бессмысленно враждовать с Фердинандом, надо искать соглашения с ним. Чудовищный вздор…

Советник отодвинул от себя пустую тарелку.

– Хельга! – позвал он и настойчиво позвонил в колокольчик. – Хельга! Быстрее!

Служанка торопливо вбежала в комнату и остановилась на середине, испуганно глядя на советника.

– Принеси горячие вафли. И передай Томасу, пусть немедля придет сюда.

– Думаю, вы согласитесь со мной, Готлиб, – осторожно произнес Хоффман, – что некоторое… м-м-м… усиление центральной власти пошло бы Германии на пользу.

– Что вы имеете в виду? – изогнул бровь фон Майер.

– Германия ослаблена войной, ослаблена внутренними распрями. Идея укрепления монаршей власти могла бы стать основой для мирного соглашения между императором и князьями. Разумеется, я никоим образом не оправдываю бесчинства кайзера и его стремление уничтожить евангелистскую церковь. И все же…

Фон Майер посмотрел на него насмешливо.

– Вздор, – сказал он. – Вздор от начала до конца. Вы рассуждаете так же, как и некоторые умники при мадридском и парижском дворах, которые презрительно именуют Германию «лоскутным одеялом», ставя ей в упрек выборность кайзера и широкие права имперских сословий. Запомните, Карл: в отличие от многих иных европейских монархий, чья целостность и могущество основаны исключительно на военной силе и которые обратятся в ничто, едва только эта военная сила ослабнет, – так вот, в отличие от них Империя основана на законе, законе и традиции, складывавшейся веками. Закон – вот что объединяет всех нас! Вспомните о «Каролине», Уголовном кодексе императора Карла Пятого; об имперском матрикуле тысяча пятьсот двадцать первого года; о Золотой булле, о целом ряде иных законов и соглашений, включая Аугсбургский мирный трактат. Вспомните также о германском городском праве – магдебургском, любекском и так далее, по всей Европе принятом за образец.