Я сделал глоток, передал бутылку Ивану. На другом берегу химзавод выпускал в черное небо сизое облако дыма. Светила луна. У ограды набережной целовались парень и девушка. По мосту тепловоз тащил за собой цистерны.
Пятница
Сторож на вахте поглядел на меня и снова повернулся к черно-белому телевизору. Я поднялся по ступенькам на пятый этаж, открыл дверь с табличкой «Вечерний курьер». В коридоре стоял письменный стол, над ним к стене был приклеен лист А4: «Прием рекламных объявлений в газету с 10-00 до 18-00, обед с 13-00 до 14-00». Я зашел в дверь с табличкой «Корреспонденты».
Книжный шкаф, стоящий поперек комнаты, разделял ее надвое. На его полках лежали потрепанные подшивки газет.
Я заглянул за шкаф. Анюта набирала на компьютере текст. Мацкевич листал свой блокнот, а Бурляев курил, глядя в окно на стену соседнего здания – склада завода металлоизделий.
Я сказал:
– Здрасьте.
Мацкевич и Бурляев кивнули. Анюта улыбнулась мне, оторвавшись от монитора.
– Присядь, подожди. Мне осталось закончить всего два абзаца. И Макса пока еще нет.
Я сел за свободный стол. На нем лежал лист бумаги с распечатанной страницей «Курьера». Страница была перечеркнута ручкой, внизу стояла чья-то размашистая подпись и дата «29/05/2004». Это был раздел «Высший свет», с фотографиями Бритни Спирс, Вайоны Райдер и Жерара Депардье.
На столе Анюты стояла фигурка человечка в зелено-желто-красной панаме с листиком марихуаны.
– Это что, тебе кто-то подарок принес? – спросил я.
– Не мне, Пивоваровой. Это – ее стол.
Мацкевич – дядька под пятьдесят, седой, в очках с толстыми стеклами – отодвинул стопку блокнотов, зевнул.
– Ну вот, опять… До восьми часов на работе. А потом спрашивается – почему времени ни на что не хватает? На что тут его хватит?
– На то, чтобы Чехова перечитать. – Бурляев улыбнулся.
Мацкевич резко взмахнул рукой.
– Какого там Чехова? Мне современное некогда почитать. Мураками купил вон недавно. Ну и что с того, что купил? Лежит себе, руки все не доходят… А все читают, говорят – интересно…
– Раз все читают, значит – фуфло. Настоящее должно принадлежать посвященным. – Бурляев улыбнулся, наморщив высокий лысеющий лоб, тряхнул собранными в хвост волосами.
Мацкевич вытащил из портфеля металлическую плоскую флягу, открутил крышку, отпил. Бурляев хихикнул.
– Что, Семен Павлович, поддерживаем бодрость духа вискариком?
– Каким еще там вискариком? Обычный компот. Вишневый. Не верите? Могу дать попробовать…
– Нет, спасибо. Я, честно говоря, не большой любитель ни виски, ни, тем более уж, компота. А вот водочку нашу русскую люблю иной раз – чтобы спрятаться от окружающей хренотени. Такой вот у меня эскапизм…
– И чем это окружающая действительность так вам насолила? – перебил его Мацкевич.
– А вы, можно подумать, от нее в великом восторге…
– Какое там – в восторге?! – Мацкевич резко мотнул головой. – Сплошная коррупция, произвол. Во власти – одни карьеристы и жулики. Когда обо всем этом думаешь, волком выть хочется…
– А вы повойте, Семен Павлович. Иногда помогает… – Бурляев улыбнулся и подмигнул мне.
– Тут вой, не вой – все равно не поможет. Кругом творится бардак. Вся страна на Москву работает, они там жируют, а ты здесь, в провинции, хоть с голоду сдохни – никому нет дела до этого.
Бурляев повернулся ко мне.
– И куда это вы, Дмитрий, намылились с вашей милой сестрицей? На концерт?
– Нет, в клуб, на дискотеку.
Мацкевич сделал глоток из своей фляжки.
– О каких концертах может быть речь, Алексей? Вся музыка закончилась в начале семидесятых. После «Дип Пёрпл», «Лед Зеппелин» и «Пинк Флойд» не появилось ничего интересного. Про нашу страну я не говорю. Здесь все вообще – профанация, чепуха.