В тот вечер, сидя в кресле между Герингом и Борманом, слушая пение Гели Раубаль, Елена не думала о проблеме выбора, как не думала бы о ней, будь рядом с нею хоть рота мужчин. Она знала, что начнет с Германа, поскольку он понятливей, а этого мальчишку с его вечным блокнотом в руке еще придется подбадривать, подбадривать как следует. И она, непринужденным движением откинув руку на низкий подлокотник кресла, как бы нечаянно коснулась кончиками пальцев крепкого бедра сидевшего рядом Мартина Бормана, который, медленно скосив глаза, удивленно поглядел на эти пальчики. А они его слегка пощекотали.

Выразительный и сильный от природы, голос Ангелики не был превращен опытными мастерами в инструмент изящного самовыражения, но ей уже сейчас чудесно удавались как зажигательные, лукавые песенки, так и страстные романсы, требующие темперамента и артистизма. Когда она, зардевшаяся от смущения, отошла от фортепьяно, все аплодировали. Комплименты говорил Геринг – за всех. Они ему удавались. Он говорил об уникальном цветнике, о трех женщинах и трех типах красоты. Известный эстет Геринг никак не мог сделать выбор – все три казались ему одинаково притягательны.

Елена, роскошная шатенка с розовой кожей, полуопущенными ресницами и влажными губами, всегда безукоризненная, обожающая балы и публичность, принадлежала к числу королев, при которых всегда есть король. Не многие знали, что ее Эрнст меняет любовниц, при этом все более отпуская на волю свои гомосексуальные наклонности. Оба как-то приспособились друг к другу и внешне выглядели вполне удачной парой.

А Гессы не просто выглядели прекрасной парой, но, пожалуй, и были таковой в действительности.

Эльза, от природы застенчивая, приучила себя не стесняться облегающих фигуру брюк, открытых купальников и коротких теннисных юбочек Она прекрасно плавала, ездила верхом, ловко лазала по горам и была вполне под стать своему мужу, презиравшему всяческие немощи: золотоволосая, круглолицая, с яркими синими глазами, теплым румянцем на щеках и чудесной доброю улыбкой, которую Адольф называл обезболивающей, – Эльза виделась ему идеалом прекрасной арийки.

Впрочем, о более интимных вкусах Адольфа Гитлера следовало судить по третьей из дам, той, что купалась сейчас в похвалах Геринга.

В ее лице заметнее всего были глаза. Лукавые, почти фиолетового цвета, они вызывали вздох восхищения у всех впервые их видевших. Гели была белокожа, но легко загорала. Ее всегда стихийно возникающая прическа обычно представляла собою каскады блестящих кудрей. Рот – чувственный и жадный. Последнее время она все чаще бывала мрачна, что лишь добавляло ей прелести в глазах дяди, любившего страстно и готового всюду бродить за нею, как преданный ягненок, по выражению одного из друзей-соратников.

Адольф никому ее не показывал, кроме близких ему людей, да и те лицезрели ее больше, как тень, скользящую в глубине апартаментов или возникающую лишь на несколько мгновений в проеме двери или запертого окна. Ангелику могли видеть постоянно лишь трое-четверо мужчин, среди которых были Геринг и Гесс. Первый ей покровительствовал; второй, если замечал на бегу, немедленно принимался воспитывать.

– Господа, кто хочет пройтись к озеру? – Вопрос Елены был адресован двум мужчинам, и Геринг тут же подал ей руку, поскольку был наготове и ждал этого негромкого выстрела стартового пистолета.

– А вы, Мартин, не желаете прогуляться со мной? – полуобернулась Ангелика к Борману и протянула руку.

– Я был бы счастлив, фрейлейн, но…

– Опять «но»! – Она капризно отдернула руку. – Вот я на вас дяде пожалуюсь.