- Я сказала, убирайся, ублюдочный выблядок!

- И тебе, Софи, всего самого наилучшего. Не могу сказать, что встречи с тобой заканчивались лишь одними неприятными воспоминаниями, но, всё-таки надеюсь, мы оба о них забудем в самом ближайшем будущем, так сказать, себе во благо.

- Сволочь! Сучарский выродок и королоб! Чтобы больше тебя не видела! Никогда! СЛЫШИШЬ, тварь? НИ-КОГ-ДА!!!

София продолжала крыть его отборными ругательствами даже после того, как он вышел и исчез за стеной денника с внешней стороны постройки. А после вовсе сорвалась в надрывный плач, уткнувшись лицом в коленки и накрыв голову трясущимися руками. Душераздирающая картина, от которой даже у Эвелин рвалось на части сердце и сжимало горло удушливыми спазмами сдержанных рыданий. Хотя надолго её не хватило.

Вернее, не хватило сил, когда тело потребовало немедленного расслабления и её попросту распластало по доскам навеса, ткнув лицом в душистую солому. Теперь оно гудело и вздрагивало от нервных сокращений в затёкших мышцах и суставах, от пережитого кошмара и тех шокирующих своей жуткой красотой образов, которые никак не хотели сходить с глазной сетчатки. И унять всё это, вытравить из памяти и обострившихся ощущений не представлялось никакой возможности. Только лежать выброшенной на берег беззащитной рыбиной и слушать, атакующие со всех сторон звуки сумасшедшего мира, прекрасно осознавая, что это ещё не конец. Ничего ещё ровным счётом не закончилось. Опасность не миновала и не отступила. Ей до сих пор было жутко страшно и дискомфортно.

В трёх ярдах от неё навзрыд рыдала София, а мысли о случившемся уже начинали обступать со всех сторон не самыми светлыми идеями и нелепейшими догадками. Не лучшее место и время, строить предположения обо всём, что здесь произошло. И, что самое абсурдное, она не испытывала к ушедшему отсюда мужчине никаких негативных эмоций или того же отвращения. Ведь ей по сути и не за что было его презирать, либо ненавидеть. Он не сделал ей ничего дурного, а она не настолько была привязана к своим кузинам крепкой любовью родственных уз, чтобы жалеть ту же Софию и клясть, на чём свет стоит, оскорбившего её человека.

Да, она его теперь боялась, после портовой бани и после только-только закончившегося здесь представления. Но все эти страхи выглядел детскими потугами маленькой девочки, напуганной выдуманными историями о ведьмах и людоедах. Больше и глубже всего пробирало от во истину нелепой мысли. От того, что в каком-то роде этот человек стал её негласным соучастником и заговорщиком. Ведь это он о ней говорил с Софи, когда осуждал ту за неподобающее поведение и разыгранный в порту спектакль с саквояжем Эвелин. Он защищал сиротку Эву, нисколько при этом не догадываясь о её присутствии и поэтому его слова выглядели куда ценнее и искренней, произнеси он их все, глядя ей в лицо. Как она могла презирать человека, который впервые, за столько лет встал на её сторону, пусть и не буквально, но от чистого сердца, высказывая вслух о том, что думал, а не то, что от него желали услышать.

Конечно её штормило, притапливая эмоциональными цунами противоречивых чувств и мыслей, и конечно ей не терпелось сбежать отсюда, спрятаться в более надёжном месте, а уже там дать волю всем своим безудержным фантазиям и дедуктивным способностям.

Она не знала, сколько прошло времени после того, как надрывный рёв Софии Клеменс перешёл в тихие всхлипы и шумное шмыганье носом, а потом и вовсе стих до учащённого сопения. Может десять минут, может больше, может меньше? Вполне достаточно, чтобы обеим убедится – никто сюда уже не вернётся.