Пару раз Эвелин удавалось даже разглядеть среди витиеватых ветвей и сочной листвы застывших в смешных позах тёмно-рыжих лемуров. Хотя кого-кого, а вот птиц здесь было явно в переизбытке. Чего только стоил их шумный гомон и резкие крики, сопровождавшие пароход едва не денно и нощно почти целую неделю подходящего к концу путешествия. Маленькие и очень юркие канарейки от ядовито алого до лимонно-жёлтого, пёстрые волнистые попугайчики всевозможных расцветок, и конечно же крупные виды ару и хохлатых какаду. Хватало здесь и водоплавающих птиц, не говоря уже о занудливых чайках, которые, казалось, приживались в любом месте не зависимо от времён года и климатической широты.

Когда-то отец рассказывал ещё совсем маленькой Эве о жителях данных графств, о том, как тем приходилось зарабатывать на продажах экзотических птиц и животных приезжим из других уголков страны (а иногда и из других стран), поскольку выживать за счёт сезонных работ на кофейных, чайных, тростниковых и банановых плантациях для них было так же нереально тяжело, как и шахтёрам в центральных и северных частях государства.

И всё-таки Юг – это не Север. Об этом Эвелин Лейн не сумела забыть даже за десять лет, прожитых в Леонбурге – чопорной, монотонно размеренной и весьма надменной столице. Как часто называли этот огромный индустриальный город сами его жители – Колыбель белых людей Эспенрига. Да, очень бледнокожих, чаще светлоглазых (с преобладанием серых, голубых и серо-зелёных оттенков) и, как правило, светловолосых. Пусть за последние века их холодную кровь и разбавили более страстные, черноглазые брюнеты из южных стран и континентов мира, само же заносчивое сознание этих высокомерных гордецов никому перекроить так и не удалось. Так что Эве было с чем сравнивать.

Здесь всё было по-другому. Даже вода в реке, воздух, небо и солнце, зависшее в зените прямо над головой и нагревающее до обжигающего дыхания встречный ветер, столь отличительный от холодных порывов и сквозняков Леонбурга. Здесь даже дышалось иначе, более глубже и едва не во всю грудь. А насколько сильно обострялись чувства, когда приходилось думать о том, как же они близки к выходу в океан, все дальше и неумолимей продвигаясь к южной черте побережья, граничащего с поясом-архипелагом Эмеральдовых островов.

Сердце набирало обороты, то и дело холодея от необъяснимого предчувствия, душа буквально металась в конвульсивной тревоге похлеще напуганной до смерти птицы в клетке. От былого любопытства и детского предвкушения практически не осталось и следа. Последних дней хватило с лихвой, чтобы пресытится и местной экзотикой, и окружающими красотами диких джунглей. Похоже, остались одни лишь беспричинные страхи и неуёмное волнение, подобно вестникам-призракам приближающегося фатума – то ли плохого, то ли хорошего.

Конечно, Эвелин прекрасно понимала, все её переживания вполне естественны и объяснимы, правда данный факт нисколько не успокаивал. Как и безрезультатные попытки унять растревоженную душу старой присказкой – всё, что не делается, всё к лучшему, особенно если это очень большие перемены в жизни.

Хотя, кто сказал, что перемена места и окружения способны изменить её прежнее существование? Не будет ли она, как и раньше, смотреть тоскливым взглядом в своё невзрачное будущее и с изъедающей сущность горечью оглядываться в монотонное, местами неприглядное прошлое, не имея никаких приятных поводов для утешительного любования застывшим в одной позиции настоящим?

В который уже раз девушка порывисто вздохнула (всё-таки тугой корсет и влажный воздух делали своё чёрное дело) и не совсем уверенно отвернулась от перил оградительного барьера борта. Взгляд зацепился за престарелую пару Флетчеров, как обычно замыкающую небольшую процессию пассажиров первого класса, желающих успеть на подачу первых блюд ланча в общей столовой. И в который раз её охватило искренним изумлением, при виде облачения всех этих людей, являющихся прямыми представителями высшего сословия Эспенрига и именно поэтому одетых только по последней моде европейских канонов. И, наверное, не сколько одетых, а буквально зашитых от подбородка до самых пят в плотную броню мужских костюмов или не менее закрытых платьев женского кроя, с обязательным наличием подкладочных турнюров всевозможных конструкций, тугих корсетов и далеко не тонкого нижнего белья. Про фетровые, изредка соломенные шляпы и помпезные шляпки, венчающие тяжёлые букли высоких причёсок можно было и не упоминать. Хотя нет. Последние тоже притягивали к себе не менее шокированное внимание (впрочем, как и обязательные кружевные митенки на руках) своими широкими и только шёлковыми лентами, которые, как правило, завязывались под подбородком вычурной модницы кокетливым бантом.