Но услышал лишь тишину – такую глубокую, что его пробрала дрожь.

На следующее утро Гурни спустился на кухню, голодный, как волк.

Мадлен стояла перед раковиной и крошила хлеб на тарелку, половину которой уже занимала мелко нарезанная клубника. Раз в неделю она давала курам что-нибудь лакомое – вдобавок к корму из сельскохозяйственного магазина.

Более чем консервативный наряд Мадлен напомнил Гурни, что сегодня у нее рабочий день в клинике. Он бросил взгляд на часы.

– Не опаздываешь еще?

– Меня Хэл подберет, так что… без проблем.

Насколько помнил Гурни, Хэл был директором клиники.

– Почему?

Она уставилась на него.

– Ах да, твоя машина в ремонте. Но почему Хэл вдруг?

– Я упомянула на работе про неполадки с машиной, а Хэл сказал, он все равно мимо едет. А кроме того, если я опаздываю потому, что он опоздал, на кого ему пенять? И кстати об опозданиях – ты же не опоздаешь, правда?

– Опоздаю? Куда?

– Да сегодня же. На ужин клуба йоги.

– Разумеется.

– И ты не забудешь позвонить Малькольму Кларету?

– Сегодня?

– День ничуть не хуже всех остальных.

С дороги через луг донесся шум мотора. Мадлен подошла к окну.

– Это он, – беззаботно заметила она. – Мне пора.

Торопливо подлетев к Гурни, она поцеловала его, одной рукой подхватила с буфета сумочку, а второй – тарелку с хлебом и клубникой.

– Хочешь, оттащу туда это куриное добро вместо тебя? – спросил Гурни.

– Нет. Хэл вполне может остановиться на пару секунд у сарая. Я сама их покормлю. Пока!

Пройдя через холл мимо кладовки, она вышла через заднюю дверь.

Гурни следил из окна, как блестящий черный «Ауди» Хэла медленно ползет вниз к сараю, заезжает за него ближе к двери и через пару минут снова появляется из-за угла и едет к дороге.

Было всего пятнадцать минут девятого, а его день уже был отравлен мыслями и эмоциями, без которых он охотно обошелся бы.

По опыту Гурни было известно: лучшее лекарство от душевной смуты – это начать действовать, двигаться вперед.

Отправившись в кабинет, он взял дело Спалтеров и увесистый пакет с документами, описывающими путешествие Кэй по системе судопроизводства после того, как ей было предъявлено обвинение, – досудебными ходатайствами, судебными протоколами, копиями иллюстративных материалов обвинения и вещественными доказательствами, а также поданной первоначальным адвокатом рутинной апелляцией по факту приговора. Гурни перетащил это все в машину, поскольку понятия не имел, что именно ему может понадобиться в течение дня.

Вернувшись в дом, он достал из шкафа простой серый пиджак – тот, из которого почти не вылезал в Эпоху Работы и который после выхода в отставку надевал от силы три раза. В сочетании с темными брюками, голубой рубашкой и ботинками армейского стиля этот пиджак буквально вопил: «Полицейский!» – никакой формы не надо. Гурни подумалось, что в Лонг-Фоллсе это будет нелишним. Оглядевшись напоследок в доме, он снова пошел к машине и ввел в адрес навигатора на приборной доске кладбище «Ивовый покой».

Через минуту он катил прочь – и уже чувствовал себя гораздо лучше.

Подобно многим старым городкам, построенным на почти утративших коммерческое значение реках и каналах, Лонг-Фоллс словно бы из последних сил греб против течения, сражаясь с упадком.

Там и сям виднелись следы попыток как-то оживить город. Заброшенную хлопчатобумажную фабрику отдали под офисы. В бывшем цеху по производству гробов обосновалось несколько магазинчиков, а длинное, на целый квартал, здание из покрытых сажей кирпичей оттенка застарелых струпьев, над входом которого гранитная плита гласила «Маслобойня „Сладкий клевер“», украсила новая широкая вывеска – «Студия и галерея Северного Искусства», – прибитая над старой доской.