«Как бы то ни было, но изменить ничего нельзя, – решил Александр. – Жребий брошен. Помогай ему Бог!» Он перекрестился на иконы, покрывавшие стену в кабине (с недавних пор император стал чрезвычайно религиозен) и вернулся за стол.

Следующим письмом из пакета, доставленного курьером из действующей армии, оказалось послание от Виллие. Начальник медицинского департамента Военного министерства и по совместительству лейб-хирург сообщал об организации помощи раненым, перечислял количество подвижных лазаретов, число задействованных в них лекарей и фельдшеров, количество получивших помощь раненых, которых из Смоленска отправили в Можайск, Москву и Тверь. Все это подробно, обстоятельно, с цифрами и примерами. «Дотошный человек, – подумал Александр, которому наскучило это читать. – Хотя полезный. Но зачем он мне это доносит? Хватило бы отчета по министерству». Он уже хотел отложить письмо, как заметил внизу небольшую приписку.

«В Смоленске случай свел меня с интересным человеком, – сообщал Виллие. – Его зовут Платон Сергеевич Руцкий. Он бастард князя Друцкого-Озерецкого, уехавшего за границу еще при вашей бабушке, императрице Екатерине Алексеевне. Там Руцкий рос и получил медицинское образование. Как лекарь был взят в армию Бонапарта и отправлен служить в Испанию. Проявил себя так, что был приближен маршалом Виктором. Однако служить узурпатору не захотел, бежал от него и пробрался в Россию. Здесь прибился к нашим егерям, лечил их, а затем взял в руки ружье, дабы воевать неприятеля. Я его за то пожурил. Не след такому ученому человеку сражаться как простому солдату – их у России и без того довольно. Лекарь Руцкий отменный, что доказал на деле, вылечив ряд высокопоставленных особ. Так, командующему Первой армией генералу Барклаю де Толли свел сухую мозоль, от которой тот страдал. Руцкий подсказал мне ряд усовершенствований в лечении раненых, которые, будучи применены, дали отличный результат…»

«Вот ведь немец! – возмутился Александр, откладывая письмо. – О самом главном в конце, да еще как бы между прочим. Нет, чтоб прямо! Руцкий, значит? Помню я его. Хотя стоит уточнить».

Он взял со стола колокольчик и позвонил.

– Напомни мне, – сказал заглянувшему в кабинет адъютанту, – проходил ли по моим бумагам некто Платон Сергеевич Руцкий?

– Как же-с! – кивнул адъютант. – Могилевский мещанин, прибившийся к егерям Второй армии. Славно воевал поляков, затем французов, отбив у тех батарею из четырех пушек. Затем бился на улицах Смоленска с ротой егерей, дав возможность дивизии Паскевича отступить в полном порядке, а затем сжечь за собой мост. Князь Багратион хлопотал о возведении Руцкого в дворянское достоинство и даровании ему офицерского чина, на что вы, государь, по великой милости своей изволили согласиться, пожаловав чин классом выше – подпоручиком вместо прапорщика.

– Помню, – кивнул император. – Руцкий открыл использование французами фальшивых русских ассигнаций, представив тому доказательства. О том, что узурпатор готовит такую диверсию, мы знали из сообщений иностранных агентов, но не имели образцов. Благодаря Руцкому получили их, что дало возможность разослать во все ведомства и губернии описание поддельных бумаг. За то я и возвел его в дворянское достоинство. А за подвиги на поле брани даровал офицерский чин классом выше, чем просили, потому что дворянство у него уже было. Ты скажи: не встречалось ли в бумагах на Руцкого упоминания, что тот лекарь?

– Не припомню, государь, – повинился адъютант. – Но с вашего позволения прикажу узнать.