Но тогда мы еще ничего о Никите не знали, и я зубной щеткой накладывала Саше на голову зеленую теплую кашицу, а она говорила о том, что в их академии все рисуют одно и то же, никто не понимает, что такое современный силуэт, будущие дизайнеры сочиняют одежду в лучшем случае для матрешек, а она хочет делать что-то такое, что можно носить на улице, поэтому ее ненавидит преподавательница по композиции костюма – считает, будто у нее нет фантазии.

И ни слова о Никите, которого мне уже безумно хотелось увидеть. Почему-то он меня нервировал, хотя, со слов Марины, я поняла – он очень-очень хорош собой.

– А у тебя, вообще, есть другая одежда? – поинтересовалась я у Саши.

– В смысле? – Саша нахмурилась, но вовремя вспомнила, что только половина головы измазана кашей из листьев лавсонии. И самой ей не справиться.

– Саш, ты будущая звезда модной индустрии, а ходишь в каких-то бомжовских обносках! – воскликнула я, ощутив власть, дарованную мне хной.

– По-моему, этот Никита – дешевка, – мрачно и не в тему сообщила Саша.

– То есть? – удивилась я.

– Сначала он запал на Настю. Потом мы приехали к Марине, он увидел пять комнат, доверху набитых антиквариатом, и немедленно перекинулся на Марину.

– И что? Трахни его, и дело с концом, – посоветовала я.

– А может, мне лучше в блондинку покраситься? Как ранняя Мадонна?

Мы тогда проговорили с Сашей всю ночь, и я начала кое-что о ней понимать.

Во-первых, в ней первый раз вспыхнула страсть.

Серьезная Саша, конечно, влюблялась, но каждая ее влюбленность чем-то напоминала правильную диету – когда ты худеешь по пятьсот граммов в неделю, медленно, но безвредно.

Каждую неделю Саша приобретала по полкило чувств к избраннику, узнавала его, привыкала. Несколько раз она срывалась, но эти случаи не оставили в ее душе ничего, кроме недоумения.

– Послушай меня! – Я взяла ее за руку. – Тебе надо с ним переспать и забыть его. Понятно?

– А Марина?

– Марина уже о нем забыла.

Но Марина не забыла. Она выставляла Никиту как трофей, хвасталась им, знакомила со всеми подряд. Скоро мы уже к нему привыкли.

– Можно, можно я с ним пококетничаю? – ныла еще одна наша подруга Даша.

Марина смеялась, разрешала, Никита смущался, но все же подыгрывал.

Мне он так и не понравился. Казалось, он ни на минуту не расслабляется – в этом у него было что-то общее с Сашей – и всех нас оценивает с точки зрения пригодности на товарно-сырьевой бирже. Вдруг мы ему пригодимся. Может, нас придется обменять на что-то еще.

Мы узнали, что он не москвич, а из Мурманска. В Мурманске его растила бабушка, мать пила. Мы тогда не верили, что бывает такая жизнь – ухмылялись, вспоминая какой-нибудь бездарный сериал или телехронику.

Никита в шестнадцать лет, после школы, приехал в Москву, поступил в Бауманский, но быстро сменил его на Институт связи, где можно было не учиться. Несколько лет он жил с каким-то алкоголиком, который завещал ему квартиру и торговал всем на свете – от лифчиков до автомобилей.

С ним сложно было разговаривать: он не читал книг, редко смотрел кино, не запоминал сюжет, не знал имен актеров, не интересовался модой, искусством – и все это можно было бы оправдать, но не хотелось.

Как ни странно, для большинства из нас Никита скоро стал невидимым – и его это, кажется, порядком утомляло.

Однажды Саша позвонила мне в три часа ночи на грани истерики.

Она вошла в квартиру, бледная, с глазами как у ведьмы и сказала, что переспала с Никитой.

– По-моему, это была ошибка, – произнесла она. – Пить!

У нее началось похмелье.

Они встретились в переходе на Китай-городе. И это определенно была судьба – Никита разругался с Мариной на дне рождения одного нашего приятеля, а Саша шла на ту самую вечеринку.