Стыд ядом разливался в душе Татьяны, и она решила пойти к Людмиле Терентьевне, чтобы поблагодарить ее за все. Татьяна позвонила своей классной руководительнице, попросила у нее адрес мымры и услышала в ответ тяжелый вздох: «Людмила Терентьевна умерла полгода назад. Сердечный приступ…» И все. Некому сказать спасибо. Простите меня, Людмила Терентьевна – повторить сто раз, но легче не станет…

Окна старой школы светили Татьяне, будто здоровались с ней: «как же, помним многое, и тебя помним…» Она постояла еще немного у школьной ограды и пошла домой. Ее рука в кармане пальто касалась лежавшего там письма, в котором незнакомый человек, так удивительно быстро ставший ей близким, советовал не бояться исполнить главные желания.

На следующий день, поняв, что из двух ее главных желаний родилось одно решение, Татьяна сообщила мужу, что хочет устроиться на работу.

– Куда? – изумился муж.

– В школу. Учителем русского языка и литературы. – И видя, как изменилось его лицо, она добавила, словно защищаясь, – все-таки у меня филологическое образование.

Муж усмехнулся: – А зачем, Таня? Что ты ожидаешь там увидеть?!

Татьяна пожала плечами: – Детей!

…Учебный год давно начался, свободных вакансий почти не было, и Татьяна смогла устроиться только в школу на окраине города (сорок минут на метро от ее дома).

– У нас тут не гимназия, а самая обычная школа! – сказала директор школы, увидев ее диплом. – Справитесь?

Татьяна кивнула: – Справлюсь.

…В реальности все, конечно, оказалось не так, как она себе представляла. А, кстати, как она представляла? Что вот она придет в класс и увидит ищущих смыслов, жадных до знаний, юных людей? Да-да, примерно так… А она будет жечь глаголом их сердца, учить их читать и любить книги.

Она возненавидела свою работу через месяц, поняв, что ее рассказы ученикам не интересны, что дети сейчас вообще мало интересуются литературой, и им не нужно то, что она хотела бы и может им дать. Они ее не особенно и слушали. Разве что смешной мальчик с оттопыренными ушами с задней парты, Петя Смирнов из девятого «а», иногда задавал ей парадоксальные и совсем не детские вопросы. Несколько раз она даже подумывала об увольнении, но считая это слабостью – и двух месяцев в школе не выдержала! отсекала эти мысли, и продолжала работать, возможно, из какого-то внутреннего упрямства; она уговаривала себя продержаться хотя бы до конца учебного года, и по-прежнему готовилась к каждому уроку, как к важному экзамену.

Зима засыпала сонный город снегом. На смену январю заступил столь же снежный, холодный февраль. И хотя этой зимой в жизни Татьяны было много «метели» («метелью» она называла собственные неприятности: сложности в школе, физическую усталость от работы, отчуждение мужа), все-таки теперь в ее жизни была какая-то наполненность и смысл; и было нечто, что поддерживало ее – письма незнакомца.

Павел, конечно, думал о возможности встречи с незнакомкой в реальной жизни, но пока не решался ей это предложить. Ему и хотелось увидеть ее, и в то же время было страшно разрушить их прекрасную, странную связь грубой материализацией в реальности – вот они увидят друг друга и, однако, что потом? Если она окажется другой?

Между тем, ее письма становились все более доверительными; он уже научился чувствовать ее настроения, читая между строк. Иногда ее письма сочились грустью, и он понимал, как, в сущности, одинока его собеседница. В одном из писем она написала, что ее жизнь похожа на сон, и призналась, что она надеется когда-нибудь проснуться для настоящей жизни. За этими скупыми строчками чувствовалась трагедия ее жизни, и Павлу хотелось как-то помочь ей. С некоторых пор он, памятуя о том, что их знакомство началось с «Сонетов к Орфею», стал называть незнакомку Эвридикой; к тому же ему казалось, что это имя как нельзя лучше подходит той, кто, как она сама признается, ожидает спасения, «пробуждения к жизни». А вскоре он нашел еще одно подтверждение тому, что их история в каком-то смысле напоминает оживший миф об Орфее и его возлюбленной.