Спор о «немецкой природе» начался еще до прихода нацистов к власти и продолжался на протяжении нескольких послевоенных лет. В 1932 году в националистском издательстве Stalling в своем родном городе Ясперс опубликовал статью о Максе Вебере, которую озаглавил «Немецкий дух в политической мысли, науке и философии». Статья, как он говорил уже в то время, стала попыткой, «обратившись к фигуре Макса Вебера» (23), снова сделать определение «немецкий» этичным. Авторский экземпляр он отправил Ханне Арендт. Она поразительно долго не отвечала благодарностью. Но затем ответила с уверенной прямотой. Она упрекнула его в том, что в фигуре Вебера он приравнивает «немецкий дух» к «рассудительности и человечности, происходящей из страстей» (22). Как еврейка, она не могла ни согласиться, ни поспорить. «Для меня Германия – это мой родной язык, философия и поэзия» (22). С этими словами Ясперс был отчасти согласен, но они для него были слишком неопределенны, слишком неисторичны. Он ответил: «Остается только добавить историко-политическую судьбу – и не будет никакой разницы» (23). Но наткнулся на стену непонимания: она не могла «только добавить историко-политическую судьбу… во мне, так сказать, нет доказательств присутствия „немецкого духа“» (24). «Былое величие Германии – это Ваше прошлое» (24). Других сомнительных и глупых замечаний она даже не коснулась. Она встречалась с антисемитизмом, а потому обладала куда более тонкой интуицией в вопросах политики. После катастрофы, когда Ясперс, обеспокоенный вопросом о том, как «определить, что такое немец» (60), снова спросил у Арендт, считает ли она себя немкой или еврейкой, она ответила достаточно небрежно: «Честно говоря, лично для меня это не имеет никакого значения» (50). В политических вопросах она, однако, всегда говорила «от имени евреев, пока обстоятельства вынуждают меня заявлять о своей национальности» (50). И, разумеется, это означало: никогда от имени немцев. Ясперс, конечно, согласился с тем, что «все, что осталось [от Германии], – язык» (52), что нация стала равнодушной, а национализм превратился в несчастный случай, однако не оставлял надежду когда-нибудь опубликовать свои «мечты о Германии» (107).

Прежде чем его мечта исполнилась, прошло еще полтора десятилетия – время эскалации разочарования. В Гейдельберге Ясперс все еще «наивно» (383) надеялся на политический поворот. Когда была основана Федеративная Республика, он возлагал надежды на Аденауэра, внешней политикой которого не уставал восхищаться на протяжении многих лет. Он ненавидел Spiegel за «коррумпированность» (316) и «нигилизм» (319), поддерживал доктрину Хальштейна и был готов на все ради спасения Берлина. Но все еще придерживаясь подобных убеждений, внутренне он почти полностью изолировал себя от ФРГ. Уже в 1949 году Ясперс пишет, что «к этим немцам мы не имеем никакого отношения» (83), а в 1952-м: «в политическом смысле – не являюсь „немцем“ (по паспорту – разумеется, но не испытываю по этому поводу удовольствия)» (138). Позже он решительно борется против «поддельной свободы» (300), против иллюзии воссоединения, а в 1961-м утверждает: «Я бы голосовал за СДП, но не имею права» (296). Аденауэр в его глазах стал «по существу, ничтожеством» (300), а Республика – «средоточием коррумпированной партийной олигархии» (316), в конце концов, помимо рискованных предложений о сдаче Берлина, он приходит к отказу от «фундаментального представления о Германии, на котором основывается Федеративная Республика» (376). В то же время он опубликовал и свои «мечты о Германии»: работу «Куда движется ФРГ?» Мечта стала кошмаром.