Да вот только что я мог ему сказать? Не пейте, Владимир Семенович, не употребляйте дурь? Глупо! Это не подействует. В лучшем случае, он примет меня за сумасшедшего, а в худшем – за сотрудника КГБ. Сейчас многие помешаны на стукачах – вернее – сексотах, они же секретные сотрудники, потому что не знают, чего на самом деле следует бояться. Так что – никаких предупреждений. Просто поздороваюсь и пожелаю счастливого пути, куда бы он сейчас ни направлялся.

Со стаканчиком наперевес я приблизился к кумиру нескольких поколений советских людей, наклонился и сказал тихо:

– Здравствуйте, Владимир Семенович!

Он удивленно на меня воззрился и ответил также негромко:

– Здравствуйте!

Его знаменитую хрипотцу нельзя было спутать ни с чем другим. Я поднял стаканчик с коньяком и произнес:

– Большое спасибо вам за ваше творчество! Берегите себя!

Мимо как раз проходила бортпроводница с опустошенным подносом, на котором ютился единственный стаканчик. Высоцкий взял его и ответил:

– Благодарю, товарищ!.. Постараюсь!

Чокнувшись, мы выпили с ним, и я ретировался. Я прекрасно понимал, что для великого человека это лишь мимолетный эпизод, о котором он забудет раньше, чем самолет коснется бетонки в рижском аэропорту. А вот для меня эта встреча имела значение. Замысел нового, главного романа моей жизни выкристаллизовывался в моей голове. В нем я должен осмыслить эту эпоху так, как это не сможет сделать ни один из современных писателей. Потому что все они погружены в поток времени и не ведают, что ждет их за поворотом.

А я – ведаю! Единственный не только из поэтов и писателей всего мира, но и вообще – из четырех с лишним миллиардов человек, населяющих сейчас планету. Будет не только глупо, но и непорядочно не использовать такую возможность. Глупо, потому что другого такого шанса не будет, а непорядочно – потому что я должен предупредить всех, кто прочитает мою книгу, если уж не могу предупредить конкретных людей. По крайней мере – обязан постараться.

Нет, я, несмотря на свои двадцать, не настолько наивен, чтобы верить в силу воздействия печатного слова и надеяться, что книга может приостановить процессы разложения советского общества, которое приведет к чудовищной катастрофе, именуемой развалом СССР. Катастрофа, так или иначе, произойдет. И потому, что огромный талант, который сидит в десятке кресел позади меня, губит свою жизнь собственными руками, и потому, что эти белесые юнцы напротив считают, что независимая Латвия будет процветать, и по миллионам других причин.

И всем этим миллионам кажется, что им нужно больше свободы, которая заключается, прежде всего, в том, чтобы слушать западную музыку, носить западные тряпки и покупать все, что душа пожелает. И при этом они думают, что за эту кажущуюся свободу им не придется платить страшную цену. Вот в чем их главное заблуждение, которое нужно попытаться развеять книгой, что я должен написать. Ну или хотя бы попытаться. По спине и рукам пробежал холодок. А вдруг Высоцкий ее прочтет и переменит свое отношение к себе самому и своему здоровью?

Ведь его слово, как никакое другое, было необходимо нам в Катастройку и проклятые девяностые! Я понимал, что меня слегка уже заносит. Пора возвращаться к действительности. Как ни убегал самолет от рассвета, что накатывался с востока, но Земля двигалась все же быстрее. За иллюминаторами сиял золотой свет. И когда «Ту-104» опять погрузился в мокрую вату облаков, то под ними тоже оказалось светло. Бортпроводница объявила, что самолет готовится к посадке и что в аэропорту города Рига температура воздуха – три целых, девять десятых градуса, пасмурно, но без осадков.