– Хозяйка! – воскликнула Ремаркабль. – Вы принимаете меня за негритянку, Бенджамен! Мне она не хозяйка и никогда не будет ею. А по части разговора я никому в Новой Англии не уступлю. Я родилась и выросла в графстве Эссекс у залива, а оно славится своим произношением.

– Слыхал я об этом заливе, – возразил Бенджамен, – но, признаться, никогда не бывал там и не знаю, где он лежит. Может быть, там и вправду хорошая якорная стоянка, но уж, конечно, перед Бискайским заливом он то же, что ялик перед линейным кораблем. А если вы хотите услышать хорошее произношение, то потрудитесь отправиться в лондонское предместье Уоппинг, населенное матросами, да послушайте, как там объясняются. Ну да ладно, все-таки я не вижу, добрейшая моя, чем вас обидела мисс Лиза, а потому забудьте худое и хлопнем по стаканчику за ее здоровье.

– Ну нет! Я на это не согласна, Бенджамен. Такое обращение для меня новость, и я не намерена его выносить. У меня полтораста долларов, да кровать, да двадцать овец, и я не намерена оставаться в доме, где нельзя назвать человека по его имени. Я буду называть ее Бесси или как мне вздумается. Мы живем в свободной стране, и никто не может мне это запретить. Я хотела остаться здесь до лета, но уйду завтра же утром, и буду разговаривать с ней, как мне вздумается.

– По этой части, миссис Ремаркабль, – сказал Бенджамен, – никто не станет спорить с вами, потому что легче остановить ураган носовым платком, чем удержать ваш язык, когда он снялся с якоря. А скажите-ка, добрейшая, много ли обезьян водится на берегах вашего залива?

– Сами вы обезьяна или медведь, мистер Пенгвильян! – взвизгнула взбешенная ключница. – Неуклюжий черный медведь, с которым нельзя иметь дела приличной женщине! Никогда больше не стану водить с вами компанию, сэр, хоть бы мне пришлось прожить у судьи тридцать лет. Такие разговоры приличны на кухне, а не в гостиной порядочного дома.

– Послушайте, миссис Питти-Патти-Преттибон, может быть, я и похож на медведя и, пожалуй, покажусь медведем всякому, кто вздумает меня тронуть, но уж, конечно, я не обезьяна, не трещотка, которая болтает, сама не зная что, не попугай, который готов беседовать на каком угодно языке: на греческом, на голландском, на языке графства Эссекс… Но понимает ли он сам, что говорит? Можете вы мне ответить на этот вопрос, добрейшая? Мичман может передать распоряжение капитана, но заставьте-ка его самого вести корабль, и поперхнуться мне этим грогом, если он не насмешит всех, до последнего юнги.

– И лучше бы вам поперхнуться грогом! – сказала Ремаркабль, вставая с негодованием и хватая свечку. – А то вы насосались грогу так, что порядочной женщине лучше уйти из вашей компании, Бенджамен!

Ключница удалилась, стараясь держаться с таким же достоинством, как молодая хозяйка дома, и с треском захлопнула за собой дверь, пробормотав предварительно: «пьяница, болван, животное».

– Кто это пьяница! – крикнул Бенджамен с сердцем, приподнимаясь и делая угрожающее движение в сторону Ремаркабль. – Туда же корчит из себя леди, старая карга! А у самой ни кожи, ни рожи, ни манер, ни обращения!..

Бенджамен снова опустился в кресло и вскоре принялся издавать звуки, которые в самом деле походили на рычание медведя. Прежде, однако, чем окончательно заснуть, он успел послать по адресу ключницы, соблюдая должные паузы, ряд выразительных прозвищ, вроде «мартышка», «попугай», «трещотка», «чертова перечница» и «болтушка».

Через два часа сон его был нарушен шумным возвращением Ричарда, майора Гартмана и хозяина дома. Бенджамен пришел в себя настолько, что мог проводить двух первых в их помещение, а затем исчез. Задвижки и засовы в те времена не были в ходу в новых поселениях, и Мармадюк, убедившись, что огни везде погашены, отправился спать.