– Я никому не скажу, Елена Евгеньевна, – серьезно произнес я. – Давайте представим, что у нас тут пространственно-временной континуум, и все, что о чем мы здесь говорим, никогда наружу не просочится.

– Это же что-то из фантастики, да? – заинтересованно спросила она.

– Ага, – я кивнул. – Такое отдельное место вне времени и пространства.

– Мои родители не хотели, чтобы я поступала в пединститут, – вожатая вздохнула. – Отправляли меня на эконом, чтобы я стала бухгалтером. А я всегда хотела быть учителем. Работать с детишками. Чтобы сюда поехать, даже сессию досрочно сдала. А теперь получается, что… Получается… Что ничего не получается. Анна Сергеевна сказала, что я безынициативная мямля, и что если я не возьму себя в руки, вы меня живьем сожрете.

– Анна Сергеевна уж просто забыла, что не родилась сразу в очках и с указкой, – я усмехнулся. Вожатая тоже хихикнула. – Все у тебя… в смысле, у вас, получается, Елена Евгеньевна. А на Коровину не обращайте внимания, она просто хамка трамвайная.

– Спасибо тебе, Крамской! – она пружинисто встала. – То есть, Кирилл. Ты же Кирилл, верно?

– Пожалуйста, Елена Евгеньевна, – я перевел взгляд с покачивающихся вершин сосен на ее лицо. Глаза уже были почти не красные. Так, чуть припухшие, может быть. – Вы идите, а я чуть-чуть еще посижу. А то нас вместе увидят, начнут сплетничать. Вы же нас уже знаете, живьем сожрем.

Вожатая засмеялась, протянула мне руку, и я серьезно ответил на рукопожатие. По-товарищески. Потом она поднырнула под низкую ветку и скрылась среди листвы.

Я посидел еще минут пять, откровенно кайфуя от тишины, одиночества и случайного причиненного добра.

Громкие голоса я услышал еще до того, как зашел в отряд. Вроде бы кто-то с выражением читал стихотворение на гекзаметре, а потом все громко засмеялись. Я на цыпочках поднялся на крыльцо и заглянул на веранду.

В центре стоял голый по пояс Прохоров. В шортах, но с обмотанным вокруг бедер полотенцем. Другой парень, имя которого я еще не запомнил, сидел на диванчике и громко хохотал. Одет он был тоже странно – в простыню, перекинутую через одно, правда, поверх футболки и шорт.

Еще были Коровина с безымянной прилипшей к ней девицей, двое парней, которых я не запомнил и неожиданно – рыжий миньон Мамонова, Марчуков. И еще одна девушка, которая и стояла в центре с листочком. Судя по всему, она именно с него читала тот заунывный текст, на котором я зашел.

– Ну что вы смеетесь, я же не виновата, что гекзаметр так и должен звучать!

– Надо так и оставить, пусть лучше ржут, чем засыпают!

– Что-то это как-то скучно. Получается, что у нас все представление – это нотация Зевса… Кстати, а бороду мы из чего будем делать?

– Надо Калинину позвать на роль гарпии!

– Там не гарпия, а орел, умник!

– А давайте не Зевс будет, а богиня.

– Какая еще богиня?

– Ну, какая-нибудь. Там же много было богинь, мы в пятом классе проходили. Геката, Афродита…

– Афродита – богиня любви. Подходит к Прометею и говорит: «Ай-яй-яй, ты плохой, мамочка тебя не любит!»

– Где Цицерона? Она точно Древнюю Грецию наизусть знает.

– Ушла Цицерона. Сказала, что у нее законное личное время, и принимать участие в общественной жизни она будет, когда полагается.

– Афина! Афина – богиня мудрости, у нее еще щит и копье!

– Щит… Из чего бы сделать? О, надо у тети Шуры крышку от котла попросить…

– Слушайте, а нам обязательно вот эти унылые стихи читать?

– Согласен, сдохнуть же можно! Давайте у нас будет как будто греческих хор, только песни современные. Та-та-та был плох, барабанщик – бог… Синий-синий иней…