– Может, они спать ушли? – пожал плечами Мамонов. – Поздравили друг друга с новой сменой, тортика поели и баиньки.

– Нет, не может быть! – уверенно заявил Марчуков. – Я их штучки знаю! Сказали старшухе, что спать пошли, а сами где-то тайно собрались!

– Наверное где-то там, где остальные взрослые живут, – Мамонов кивнул в сторону жилых домиков.

– Не, если они там будут шуметь, то их Марина Климовна накроет, – Марчуков помотал головой. – Или Надежда Юрьевна.

– Так она еще из города не вернулась, – сказал Мамонов.

– Ну там все равно соседи, – Марчуков почесал в затылке. – Они засели в каком-то отряде, это точно! Какой у нас самый дальний?

– Четвертый, – Мамонов пожал плечами. – Ну и наш бывший еще.

– Во, спорим, что они в нашем? – Марчуков сорвался с места и поскакал по самой привычной дорожке.

– Ты же собрался тайно наблюдать, а топаешь, как слон, – заржал я.

– А, точно! – он замер, согнулся крючком и пошел дальше карикатурным шагом настоящего шпиона. Кривлялся, понятное дело. Все-таки, последний вечер свободы. Уже завтра в это время нам будет положено лежать в своих кроватях и хотя бы делать вид, что спим.

Не угадали. Ни с бывшим нашим, ни с четвертым. Вожатые нашлись в бывшем седьмом отряде. И мы бы даже могли их не заметить, но когда мы понуро плелись мимо, уже почти признав, что приключение не получилось, с окна палаты седьмого корпуса упало закрывающее свет одеяло, и кто-то из парней взялся торопливо прилаживать его обратно.

– Давайте смотреть по очереди, – шепотом предложил Марчуков, когда мы подкрались к окну и устроились под ним на корточках. – Чур я первый!

Он полез на приступочку, а мы с Мамоновым остались сидеть на корточках. Слышно все и отсюда было хорошо – стены тонкие, форточка открыта, а одеяло – крайне сомнительная звукоизоляция.

– Кружки подставляй!

– А если Климовна зайдет?

– Скажем, что чай пьем! Вот смотри на цвет? Кто скажет, что это не чай, пусть первым бросит в меня подушкой! Эй-эй, я ценный ресурс, у меня бутылка!

– Трепло…

– Еленочка, а тебе лучше не пить, у тебя тяжелый день завтра.

– Ой, не напоминай… А может можно этого лося куда-нибудь в другое место деть?

– Не лося, а Сохатого, понимать надо. Да ты не боись, он только с виду страшный. Ты его колбасой дрессируй.

– Ой, опять ты шутишь… Слушайте, ну нечестно же присылать взрослого в детский лагерь, а? А он и правда хулиган?

– Да никакой он не хулиган, просто у него лицо такое.

– Ага, но кобасу любит, страсть.

Все громко заржали. Потом раздался звон кружек. И все ненадолго замолчали.

– Твоя очередь, – Марчуков спустился и пихнул меня в бок локтем. Я тихонько забрался на приступочку и приник глазом к щели между рамой и одеялом. Ничего необычного не увидел. Вожатые раздвинули кровати, освободив немного свободного места. Вместо стола использовали несколько тумбочек. На тарелках – какая-то закуска, было не видно, что именно. И кружки. Бутылок на виду нет. Конспирация!

– Боюсь ужасно…

– А тебе-то чего бояться? Ты третий год вожатствуешь!

– И каждый раз все равно как первый. Каждый раз боюсь.

– Думаешь, в этот раз пионеры тебя точно зажарят на костре и сожрут?

– Ой, ну ты скажешь…

– Да я серьезно вообще-то! Мне раз сон приснился, как я приехал в лагерь, захожу в отряд, а там стол, на столе блюдо, полное всяких дефицитных деликатесов… А в центре место пустое. И вокруг сидят дети в галстуках. В руках вилки. И смотрят так кровожадно. И кивают на пустое место на блюде. Давай, мол, ложись, жрать уже хотим.

Все засмеялись.

– Да тихо вы! Давайте кружки!

Мы топтались в стороне от ворот, ожидая прибытия автобусов. Уже вот-вот должны были подъехать, радио «Маяк» как раз пропиликало через матюгальник свое полуденное «Не слышны в саду даже шорохи». Во всяком случае, у меня эти позывные именно с этой песней ассоциировались всегда.