– Ах, ирод! Клялся, что галстух за так отдашь.

– Ему цена – два целковых, а заплатите вы мелочишку. Практически за так!

Мармеладов засмеялся и начал отсчитывать монеты, выставляя их столбиком на конторке. Митя, опешивший от их стремительного торга, стоял с разинутым ртом.

– Выходит, твоя идея насчет «многого не надо, обойдусь и малым» – пустые слова?

– Отчего же? Мне и вправду не нужны новые вещи. Я меняю сюртук в целях маскировки.

– Будь по-твоему, братец, коли сам в это веришь… Мордехай, может, и манишка найдется у тебя? А бабочка?

– Все есть! Ежели мужчина любого возраста придет неглиже, то от меня он сможет отправиться в театр, на свадьбу, даже в дворянское собрание. Подберу костюм за пристойную цену

– Дай-ка угадаю… Десять рублей?

– Обижаете, господа. Обижаете. За фрак – двенадцать. А за камербанд и рубашку с модным воротником еще…

– Дракон! – вздохнул почтмейстер, хотя втайне весьма радовался, что без тесного жилета удается дышать. – Как есть дракон. Кровопийца!

Мармеладов отвез Митю в почтовую контору, а сам отправился в редакцию «Московских ведомостей». Поднялся по скрипучей лестнице на второй этаж, вслушиваясь в равномерный грохот сердца газеты – огромных печатных станков в подвале, затягивая носом сочный аромат типографской краски. Ему нравились здешняя суета и постоянное движение. Газетные репортеры напоминали торопливые буквы, округлые или угловатые. Утром они носились по городу, опрашивая свидетелей ночных происшествий, наблюдая за драками да пожарами, выуживая скупые слова из полицейских и иных чинов. К полудню рассаживались по окрестным трактирам, наспех обедали, – хотя многие еще только завтракали, – а заодно ловили самые значительные сплетни. Ровно в половине второго все собирались в необъятном кабинете редактора, г-на Каткова, где и хвастались «добычей». Те, чьи новости произвели впечатление и были одобрены к публикации, устремлялись отписывать статейки за маленькими столиками, тыча тупыми перьями в полупустые чернильницы. Остальные уходили топтать мостовые в поисках «побасенок, более годных для завлечения читателя». Редкие счастливчики, умеющие ублажать публику сатирическими фельетонами, подхватывали чужие темы и возвращались в трактиры, чтобы выпить для вдохновения чаю с баранками, а может вина или анисовки.

После четырех часов являлись уже не буковки, а буквицы. Заглавные, ленивые, изукрашенные резными листьями или серебряными узорами. Писатели, поэты, политические резонеры театральные критики, а то и разорившиеся дворянчики, разоблачающие скандалы из высшего общества. Эти подолгу засиживались у Каткова, сообщая «крайне ценные и сугубо приватные сведения», или попросту торгуясь, чтобы подороже продать дутую сенсацию.

Мармеладов обычно старался подгадать время так, чтобы попасть в промежуток между этими двумя наплывами. По заведенному обычаю прошел через общую комнату ни с кем не заговаривая, прямиком в закуток г-на Ганина, помощника редактора. Передать рукопись, обменяться дежурными фразами о здоровье и судьбе России – в сущности, минутное дело. Он постучал в дверь, шагнул в кабинетик и оказался в самом центре урагана.

– До каких пор современную женщину будет выталкивать по обочину дороги мужское самомнение? – бушевала молоденькая нигилистка, сидя на диване. – Сколько можно припечатывать, как будто кроме шитья, похлебки и детей мы в жизни ничего не умеем?

– Некоторые и похлебку не умеют, – поморщился Ганин, вспоминая вчерашнюю ботвинью, приготовленную супругой. – Но это, разумеется, не про вас речь, Лукерья Дмитриевна, – добавил он поспешно.