Сверху опять донесся стук – резкий, нетерпеливый. Илана досадливо махнула рукой, взглянула на часы – маленькие, золотые, похожие на шмеля, присевшего на запястье:

– Он всегда нервничает, когда должна прийти Маша. Девушка учится, иногда может запоздать. Она не очень пунктуальна, но мы за нее держимся. Генрих ей доверяет, неизвестно, по какой причине.

Снова тихий смех. Оборвав его, Илана внезапно сделалась очень серьезной и добавила:

– Но давайте к делу. Признаюсь, я рассчитывала на помощь Фила и разыскала его в Израиле именно поэтому. Написала ему, пригласила в гости, он приехал… И сразу же стало ясно, как мало все это его интересует. Я подарила ему картину, вот эту самую, – кивок в сторону стола. – Ее ценность невелика, конечно. Автор – любитель. Но это семейная реликвия, очень важная. Мне с трудом удалось ему это втолковать. Семейной историей он и вообще отказался заниматься. Я дала ему все необходимые сведения, рассказала, с кем он должен встретиться в Израиле… Но последовали отговорки – нет времени, семья, работа… Ему все это чуждо. Милый молодой человек, но…

Илана вздохнула:

– Он годится разве что в качестве курьера. Я решила найти другого человека для своего плана. И вспомнила о вас. Вы мне еще летом понравились, скажу откровенно. В вас есть что-то… Живое.

В потолок снова застучали. Женщина досадливо поерзала в кресле и вновь взглянула на часы:

– К сожалению, я не сохранила ваш телефон, но вспомнила адрес. Я послала Фила отнести вам картину на реставрацию и пригласить для последующего разговора. Начать… Непросто.

Илана поднялась с кресла, подошла к окну, слегка отодвинула портьеру, вглядываясь во двор.

– Маша идет, – сказала она. – Подождите минутку, я ее впущу.

Оставшись в комнате одна, Александра тоже встала и подошла к окну. Она успела увидеть молодую девушку, быстрым шагом пересекающую двор. Та шла со стороны Волхонки, на ходу расстегивая молнию короткой куртки. В ее пушистых светлых волосах играло солнце. Оттепель победила – облака разошлись, снег почти растаял, с карнизов бежала резвая талая вода. Девушка скрылась за углом особняка. Спустя несколько секунд в сенях раздались приглушенные голоса.

Александра к ним не прислушивалась. Отдернув портьеру до конца, она вновь придирчиво оглядела картину, знакомую ей, как все полотна, над которыми она работала, до последних мелочей.

Картина была небольшого размера – сорок на пятьдесят сантиметров. Александра называла этот размер «чемоданным» – картины такого формата легко влезали в чемодан, и потому любители живописи часто привозили их из-за границы в качестве добычи с блошиных рынков, из антикварных салонов. С датировкой вопросов не возникло – когда художница, получив картину от Фила, позвонила Илане, чтобы задать несколько вопросов относительно реставрации, та сразу сказала ей, что полотно написано в шестьдесят третьем году. «В одна тысяча девятьсот шестьдесят третьем!» – шутливо уточнила тогда Илана. Имени автора она не назвала. Да и нужды не было – картину написал любитель, не бесталанный, но не обремененный академическим образованием. Неизвестный художник рабски следовал природе, мучительно робко копируя действительность. Полотно изобиловало мелкими деталями, как произведения малых голландцев, которые можно изучать часами, вооружившись лупой и совершая все новые открытия.

«Автор наверняка пользовался лупой, выписывая детали, – Александра оглядывала картину. – Хотя можно допустить, что у художника было исключительно острое зрение… Но все же нет. Это была бы очень редкая аномалия. Мне вот пришлось работать с лупой, как и ему, много лет назад…»