На первом этаже больницы медсестра завела их в пустую, если не считать пары стульев, комнату с окошком. Пожилая женщина в белом халате и небрежно повязанном платке на голове выдавала вещи Веры Ефимовны, сверяясь с описью. Процедура нудная, Валерий Витальевич откровенно скучал, барабанил пальцами по подоконнику, насвистывал и получал замечания – кастеляншу (это, видимо, она) раздражал свист.

– Кукла… – назвала следующий предмет кастелянша.

– Кукла? – переспросила Надюша. – Это не наша…

– Ваша, ваша, – заверила кастелянша.

– У моей матери не было кукол… тем более таких…

– У меня все по описи, – рассердилась кастелянша. – Женщина, не задерживайте меня, за сверхурочные мне никто не платит. Тут горы всякого барахла, которое завтра рассортировать надо, а некоторые вещи и высушить, нам негде хранить ваше добро. Сделайте одолжение, заберите куклу и хоть выбросьте.

Странно, что медсестра не ушла по своим неотложным делам, а присутствовала при выдаче вещей. Скорей всего, она находилась здесь в качестве свидетельницы, чтобы родственники больной не предъявили претензий. А то бывает, орут, будто у их матери, помимо ободранного кроликового манто, в ушах болтались бриллиантовые серьги до плеч, которых нет в описи. Медсестра и внесла некоторые разъяснения:

– Ваша мама держала эту куклу обеими руками, когда ее нашли в парке. Медики «Скорой» пальцы не смогли разжать, это сделали только у нас, но с трудом. Ваша мама не просто держала куклу, она ее к груди прижимала. Так прижимают очень дорогую вещь… Неужели вы никогда не видели этой куклы?

– Никогда, – уверенно ответила Надежда Алексеевна.

Валерий Витальевич заинтересовался, что там за куколка, подошел ближе. Ничего особенного. Кукла оказалась непрезентабельной – тряпичной и весьма потрепанной, стало быть, игрушка старая, да и сшита кустарным способом. Всего сантиметров тридцать-сорок. Вышитые глазки, бровки и ротик, из желтых ниток сделаны волосы и разделены на два хвостика, есть и спутанная челочка. Носа не имелось, но он был когда-то, о чем свидетельствовала вмятина с остатками нитей – оторвали кукле носик. Ручки сшиты неплохо, да и ножки тоже, на одной сохранилась обувь – некое подобие ботинка. Одели куклу в веселенькое платье – зеленое в желтый горошек, украшенное множеством оборочек и рюшей. А новой игрушка была очень даже симпатичной и забавной. Нет, самоделка добротная, шила ее мастерица, тем не менее это самоделка. Безусловно, кукла – не тещина работа, эта мадам вряд ли держала в руках иголку хоть когда-нибудь. Болотов даже засомневался: а знает ли его дорогая теща, что на свете существуют иголки с нитками, что ими шьют платья или, например, таких симпатичных куколок?

– Заберите, – настаивала медсестра, обращаясь к Надежде. – Даст бог, мама ваша поправится, вы и спросите ее, что это за кукла.

Надежде Алексеевне ничего не оставалось делать – она брезгливо сунула тряпичную куклу в пакет с вещами матери и вдруг вспомнила:

– А зонт?

– Какой зонт? – спросила медсестра.

– Обычный. Мама пошла в парк, а погода с утра грозилась дождем, в таких случаях она обязательно берет зонт.

– Зонта не было, – заявила кастелянша.

– Не было, – подтвердила и медсестра.

– Я, видимо, кажусь вам мелочной, – залепетала в извиняющейся тональности Надюша, – но у моей матери особые зонты… эксклюзивные… авторские… она ими очень дорожит…

Медсестра смотрела на нее с жалостью, и Надюша осеклась, опустив глаза, соединив брови, ибо за жалостью читалось: пусть мама сначала выживет, потом будет зонтики считать.