В 1890 году Стивенсон решил окончательно поселиться на Самоа и купил там дом с большим участком земли, где прожил всего четыре года. Но за это время он сумел настолько заручиться доверием островитян, снискать такой авторитет среди самоанцев, что они стали считать его за своего. Он получил от местных имя Туситала, что можно перевести как «рассказчик историй». Возмущённый действиями развитых держав, делящих Самоа и не считающихся с интересами коренного населения, Стивенсон начинает заниматься политикой, фактически став советником верховного вождя Самоа. Он писал, обобщая свой небольшой опыт политической жизни: «У меня были предубеждения насчёт сантехников, но по сравнению с политиками сантехники просто сияют чистотой».

Долго продлиться его островной жизни было не суждено. В 1894 году Стивенсон перенёс инсульт и скоропостижно скончался вскоре после своего 44-летия. Его мать пережила его почти на три года. Он похоронен на горе, в своём поместье, на острове Уполу (главном острове Самоа), откуда открывается вид на бескрайнее море. Теперь в его поместье, как и почти везде, где он когда-либо жил или останавливался, находится его музей. Как он и хотел, на его могиле написана эпитафия его собственного сочинения[1], переведённая мною так:

Под широким звёздным небом
Вырыли б могилу мне бы.
Рад был жить и рад, что в небыль
Я ложусь с такой мольбою,
Чтоб на камне стих набился:
«Здесь лежит, куда стремился;
Дома моряк, из морей воротился,
Дома охотник, простился с горою».
Кьяра Варотари

Часть I. Роберт Льюис Стивенсон

>Баллады

Песня Рахеро: таитянская легенда[2]

ПОСВЯЩАЕСЯ ОРИ-А-ОРИ

Ори, мой брат островной,
В каждом звуке и значеньи тебя тут много, друг мой,
Эта история твоих страны и племени,
В твоём любимом доме твоим почётным гостем, мной,
На языке английском сложена. Владей теперь такой,
А подпишусь я данным тобой именем.
ТЕРИ-И-ТЕРА[3]

I. Убийство Таматеа[4]

Однажды в далёкие дни, как люди Тайарапу[5] скажут,
Пошёл паренёк за рыбой, и вроде, удачно даже.
Имя ему Таматеа: доверчив и добр при том,
Милый на вид и шустрый, но недалёк умом.
Во всём мать свою он слушал, что за жену была:
Умом была и глазами, жизнь свою им жила.
Вернулся один он с моря, с рыбалки пришёл к берегам,
Лодку на пляж он вывел, и мать ждала его там.
«Будь ты здоров! – сказала. – Вовремя ты пришёл.
Выбери рыбу лучшую на королевский стол.
Страх ведь лютует у трона, и хоть вся страна нищает,
Вялость ног и рук скупость быстро там подмечают,
И учтены все налоги, и высчитан каждый час,
И горе тем, кто промедлит, тем более – кто недодаст!»
Так мать ему сказала, мудрой та мысль была.
Ведь баламутил тайно Рахеро под короля.
Никто и не ждал сигнала, что уж народ бродит,
И подчиняться не хочет, и на налог скупит.
И когда к храму Оро[6] чёлн последний летел,
И жрец, открыв корзину, жертвы лик оглядел, –
Его от зловещей картины дрогнул взгляд не зря:
Мёртв в этот раз был айто, из дома что короля. <1>[7]
Так Таматеа матери на берегу внимал,
Он быстро сплёл корзину, рыбу из лодки взял
И в один миг послушно на плечи всё водрузил,
И зашагал он с песней, – хватало на всё ему сил.
Весь путь он шёл вдоль моря, волнами что ревело,
В месте, где риф был сломлен, пассат[8] умножал то дело.
Слева[9], как в дыме битвы, твердью восстали валы:
Вершинами гор поднялись, остров подняв внутри.
У деревень и мысов, у рек, у гор и долин –
У всех было имя живших, кто помним был и любим,
И неспроста те названья в песнях народ восхваляет,
Песни хоть древних дней, никто их не забывает:
Юных средь лунной ночи учат им старики,