В один лишь миг на рифе том, что пеною вскипал,
Стоял Рахеро одинок, и гол, и обожжён,
Но победителем держал в руке фонарь зажжён.
И только миг передохнув, стал рыбу он ловить
Как человек, чья цель стоит – лишь дом свой прокормить.
Что женщине увидеть той? – Мужчина с факелом стоит,
Моргнёт, – мужчина там же, и факел с ним горит.
Огонь трясётся иногда. «Конечно, – он сказал, –
Она, коль видела чего, решит, что глаз устал,
И нужно время только дать – себя ей убедить».
И так усердным рыбаком он продолжал бродить,
Замрёт на время, острогой ударит риф, стараясь,
Потом призывный крик издал, и лодка приближалась,
И факел в море бросил он, мол, завершил он дело.
И в лодку, что уж рядом с ним, забрался очень смело.
Она, подвинувшись, дала и место, и весло,
Приняв его за своего, так было там темно.
Рахеро принялся грести, и слова не сказав.
Запела лодка по воде, силу гребца познав.
Она спросила: «Что с тобой? Фонарь не мог сберечь?
Теперь придётся у земли ещё один зажечь».
В ответ Рахеро, промолчав, каноэ ускорял.
Она же: «Атта! Говори! Чего ты замолчал?
Ну говори же! Почему? И правишь ты куда?
Зачем нам в море? В глубину?» – кричала уж тогда.
Ни слова не было в ответ, – трудился загребной,
Туда, где рифа был пролом, гнал лодку, как шальной,
И, удалым размахом рук закалывав волну,
Её-малышку увозил он в бездны глубину.
И страх ту женщину объял и в камень обращал:
Не оттого, что глупый чёлн в пучину путь держал,
А потому, что в жуткий час узнала ужас ночи,
Тот, что каноэ вдруг погнал с нечеловечьей мощью,
Имея удаль мертвецов. Легенды вспоминались,
Что те на рифах, меж людей, как призраки, являлись
И похищали рыбаков, забрав их лодки, снасти,
До часа, пока их звезда закончит то несчастье, <15>
И станет слышен утра бриз и песни петухов,
И твёрдо верила она: молчун – из мертвецов. <16>
Всю ночь дул южный ветер, Рахеро, с ним борясь,
Всё гнал каноэ в море. А женщина, трясясь,
Сидела молча, как спала. Но вот заря настала.
Высокой длинною грядой слева земля стояла,
Над пиками Тайарапу взметнулись солнца стрелы,
И враз все птицы берегов песнь радости запели:
Час привиденьям на земле в могилы уж вернуться.
Она же, храбрость всю собрав, решила обернуться,
И, повернувшись на него, в лицо ему взирала:
Он – точно не из их земель, она таких не знала,
Сидел он гол и обожжён, в отметках ночи злой,
Но был он статен и красив, приятен для любой.
Смотрел Рахеро на неё, и хмурым взгляд был тот,
Решал: достойна ли она родить ему народ.
И плечи вроде широки, обилен торс и таз,
И грудь высокая стоит, и ярок смелый глаз.
«Женщина, – так сказал он, – люди твоей земли
Всех взрослых и всех их детей – весь мой народ сожгли,
Сделав коварно дело. Спасся лишь я – силач.
Теперь в безлюдные земли, где детский не слышен плач,
Вместе с тобой плывём мы и будем их обживать.
Предрешено давно всё, – ещё не жила твоя мать:
Мужу – пасть в тщетной битве, сломленным этой рукой,
Тебе – быть со всем разлучённой, со всем, любимым тобой:
С местами, с людьми и домом, с кланом, с роднёй твоей, –
Рожать в одиноких землях безродному мне детей».
Примечания к «Песне Рахеро»
Введение. – Эту сказку, в которой я сознательно не изменил ни одной детали, я получил из предания. Она очень популярна по всей стране восьми Тева, клана, к которому принадлежал Рахеро, и особенно в Тайарапу, наветренном полуострове Таити, где он жил. Я слышал от конца до конца две версии, и целых пять разных людей помогали мне с деталями. Кажется, нет никаких причин, по которым сказка не должна быть правдой[24].
<1> «Айто» – как бы рыцарь или храбрец