И дело тут было совсем не в шампанском. И не в том, что он сказал, а в том, как он это сделал – «Почему здесь?» – в этом звучали такая безнадежность, эгоизм и главное – неизбывная мука, словно кто-то позволил себе посягнуть на его чертово одиночество – «Почему в Квинаке?».

– А почему бы и не в Квинаке? – донеслись до нее ее собственные слова. – Соллес, ты хуже моих чертовых кузенов. Ты считаешь, что это место ни на что не годится? Что оно недостойно внимания утопающего в дерьмовой роскоши Голливуда?

Соллес отвернулся, не удостаивая ее ответом. И Алиса тут же пожалела о том, что вспылила на глазах у всех. Ее резкая реакция удивила ее саму. Неужели во всем повинен глоток шампанского? Может, она действительно превратилась в алкоголичку, если пара бокалов в состоянии настолько вывести ее из себя. «Заткнись, – попробовала она предостеречь себя, – пока всех не затопило».

– Мне кажется, мистер Соллес хотел сказать совсем другое, мама, – попробовал сгладить положение Николай Левертов. – Он удивлен не тем, что Голливуд подобрался к его цитадели. Он не понимает, как здесь оказался я. Видишь ли, мы с мистером Соллесом уже имели удовольствие встречаться…

– Дважды, – вставил Соллес, не отрывая взгляда от серо-зеленой воды.

– А теперь мне посчастливилось познакомиться и с месье Гриром.

И он протянул свою длинную белую руку Гриру ладонью вверх, показывая, что зуммера в ней нет. Грир осторожно ответил на рукопожатие.

– Это твой сын, Алиса? Я и не знал, что ты уже была замужем…

– Не была, – ответила Алиса.

Грир мудро решил не углубляться в эту тему.

– Так это яхта Герхардта Стебинса! – Он потер руки. – Надо полагать, он собирается снять еще одно эпическое натурное полотно. О том, как маленький эскимосский мальчик души не чает в огромном аляскан-маламуте своего отца. Собака спасает мальчика от медведя, но лишается при этом передней лапы. Ветеринар говорит, что собака уже никогда не сможет бегать… но мальчик вырезает ей лапу из моржового бивня. Они завоевывают первое место на собачьих бегах, и эскимосский мальчик становится сенатором.

Левертов поджимает свои обветренные губы.

– Для француза вы очень проворны, Грир. На самом деле действительно очень похоже. Только вместо маленького эскимоса у нас маленькая эскимоска, влюбляющаяся в дух зверя…

– Шула и Морской лев! – хлопает в ладоши Грир. – Изабелла Анютка! Это классика, – и он поворачивается, чтобы просветить окружающих. – Эту историю рассказывали здесь еще за тысячу лет до появления первого белого человека. Однажды наша маленькая половозрелая дикарка отправляется на берег со своим дружком – а дружок-калека вырезает ложки и еще какую-то чушь. И вдруг они видят…

– Эмиль, мы все это читали, – обрывает его Алиса.

– Да, Грир, даже мы, – вставляет кто-то из Вонгов.

Грир сникает, недовольный тем, что его прервали.

– Хотя, если начистоту, – признается Левертов, – ваша история о покалеченном маламуте мне понравилась больше. Лапа из моржового бивня – это круто.

– А назовем его Моби-дог! – снова оживляется Грир. – Сейчас я все придумаю, если мне дадут еще отхлебнуть «Дом Периньона» из Алисиной бутылки.

Грир берет бутылку, глядя на сходни. На верху настила, огороженного канатами, стоит огромный азиат по стойке «вольно». Из-за его спины доносятся женский визг и плеск воды в бассейне. Грир поднимает брови и поворачивается к Алисиному сыну.

– А сам мистер Стебинс сейчас на борту? Чтобы обсудить с ним все. Творческие проекты должны обсуждаться, пока они еще свеженькие, так сказать, с пылу с жару.