– Ты не спустилась поесть! – возразила Трисс, ощетиниваясь. – Я стучала, я пыталась предложить его тебе…

– Я… я расскажу маме и папе! – Пен задыхалась от злости и, казалось, вот-вот взорвется от возмущения.

– Они тебе не поверят. – Трисс не собиралась это говорить. Она подумала об этом, но не собиралась произносить слова вслух. Однако это была правда, и Трисс увидела, как понимание отражается на лице сестры вместе с досадой и яростью.

– Ты думаешь, что можешь делать все, что в голову взбредет? – резко и с горечью сказала Пен. – Ты думаешь, что победила? Но нет.

– Пен… – Трисс попыталась сгладить углы. – Извини, что я съела твой обед. Я… – Она хотела было сказать, что поделится с Пен ужином, но знала, что не сдержит обещание. – Я хочу помириться с тобой. Пожалуйста, давай прекратим. Почему ты меня так ненавидишь?

Упорная враждебность Пен на фоне всего происходящего была совершенно невыносима.

– Ты что, шутишь? – На лице Пен выразилось неверие. Она подалась вперед, всматриваясь в Трисс, и ее взгляд был полон бульдожьей ярости. – Я знаю насчет тебя. Я знаю, что ты такое. Я видела, как ты выбралась из Гриммера. Я там была.

– Ты была там? – Трисс шагнула вперед, и ее сестра отшатнулась. – Пен, ты должна мне все рассказать! Ты видела, как я упала? Что произошло?

– О, прекрати! – отрезала Пен. – Ты считаешь себя очень умной, да? – Она звучно сглотнула и сжала челюсти с таким видом, будто больше всего на свете хотела кого-нибудь укусить. – Знаешь что? Ты не такая умная. Ты делаешь все не совсем правильно. Все. Все время. И рано или поздно они заметят. Они поймут.

На лице Пен читалось не что иное, как объявление войны. Ее непонятные слова бурлили и крутились в голове Трисс, словно стая пираний, на смену отчаянию пришли досада и возмущение. Она хотела почувствовать себя виноватой за то, что съела обед Пен, хотела объясниться с ней, но все эти намерения были сметены горечью и жалящим ощущением несправедливости. Так было всегда, наконец вспомнила она. Пытаешься протянуть руку, а в ответ получаешь от Пен только изобретательную и упрямую ненависть.

– Ты лжешь, не так ли? – прошипела Трисс. – Ты ничего не видела. Ты просто пытаешься меня напугать. Врунишка!

Ее охватило страстное желание нанести ответный удар, и со сладким ощущением собственной власти она осознала, что, если захочет, легко причинит Пен неприятности. «Я могу сказать им, что она кричала и у меня разболелась голова». Как только эта мысль промелькнула, ей показалось, что ее голова и правда заболела, что Пен заставила ее чувствовать себя нехорошо. «И я могу сказать им, что она была в тот день у Гриммера, родители заставят ее рассказать».

– Девочки? – Внизу лестницы появилась мать. – Девочки, вы что, ссоритесь?

Девочки застыли и невольно переглянулись – скорее как заговорщики, чем противники. Если ссоры не было, ни у кого из них не будет проблем. С другой стороны, если одна из них начнет оправдываться, второй придется оправдываться еще сильнее и громче. Кто больше потеряет от потока обвинений?

Трисс только что была на грани того, чтобы позвать родителей, передать им слова Пен и рассказать о недозволенном звонке. Но сейчас мужество оставило ее. Несмотря на ярость, в глубине души она чувствовала страх и подозрение, что Пен действительно знает о ней что-то ужасное, что-то, чего не стоит знать родителям.

– Нет, – мрачно ответила Пен, – мы не ссоримся. Я просто… говорила Трисс кое-что, что ей надо сделать. Громко.

– Правда? – Мать подняла брови.

– Да. Видишь ли… – Взгляд Пен украдкой скользнул по лицу Трисс. – Трисс принесла мне обед, и я сказала ей, что не голодна. А она… да, так что я попросила ее съесть мою еду. И она съела.