Ира подвела папу к ограждениям на берегу реки. Он тяжело опустил руки на перила. От его лысого черепа отражался лунный свет. Подняв глаза, Ира ахнула от изумления. Комета словно сорвалась с неба. Подобно реактивному самолету она прочертила звездный купол от горизонта до горизонта, светящимся снарядом пронеслась по нему и скрылась за высотками на юге, оставив после себя только длинный пылающий след. Люди провожали ее взглядами, кричали и визжали. Снимали происходящее на камеры и смартфоны. Когда комета исчезла, Иру оглушили вопли и аплодисменты. В воздух взмыли фейерверки, то ли вторя людям, то ли провожая небесную гостью. На высоте с грохотом лопались разноцветные огни. Салют длился долго, его вспышки красиво отражались в спокойной воде реки.

Папа тронул ее за руку.

– Ну как, доча, понравилось?

Ира кивнула. Папа улыбнулся. Улыбка получилась плохой. Натянула тонкую кожу на лице, обнажила маленькие кривые зубы. Как же она раньше не замечала, какие у него некрасивые зубы? Раньше ей всегда нравилась папина улыбка. Они смотрели друг на друга, Ира надеялась, что папа не видит ее слез.

Ночью она плохо спала. Как и всегда в последнее время. Ворочалась, дремала, проваливалась в короткое забытье и снова просыпалась. Прислушивалась к тому, что происходило в соседней комнате. Двери теперь всегда были открыты. Папа ворочался и тихо стонал. От боли. Она это знала. Скоро он позовет ее. Как всегда, сделает это с извиняющимися нотками в голосе. Стыдливо, словно сделал что-то плохое и теперь сожалеет об этом.

– Доча…

Сначала тихо-тихо, словно сквозь сон. Потом громче.

– Ирочка!

По голосу слышно, что он едва сдерживается, чтобы не сорваться на крик. Ему очень больно. Ира поднялась и, не включая свет, пошла на голос.

– Доч, – папа с трудом сел в кровати. – Больно мне. Не могу. Давай…

Он просил укол обезболивающего, чтобы можно было хотя бы заснуть. За последний год Ира научилась их делать не хуже любой медсестры. Все необходимое лежало здесь же, в тумбочке. Она включила свет, достала шприц и пузырек, повернула легкое и костлявое отцовское тело.

– Ну как? – спросила она после укола, сидя на его кровати.

– Лучше, – соврал он, улыбнувшись через силу. – Спасибо, Ириска.

Ириска. Ласково, как в детстве. Ира выключила свет, собираясь вернуться к себе, но папа снова заговорил.

– Посиди со мной, доча…

В темноте она вернулась обратно к кровати. Села на край. Подумав немного, подтянула ноги, легла, опустив голову отцу на грудь. Дышал он медленно, тяжело. Ласково гладил ее по волосам. Тридцатидвухлетней женщине хотелось снова стать маленькой девочкой, забыть обо всем рядом с сильным отцом.

В окно застучала мелкая дробь.

– Дождь, – тихо сказал папа.

Ира не ответила. Она уже спала, свернувшись калачиком на одеяле. Ее голова теплым грузом покоилась у него на груди. Его мучили боли, укол не помог. Он стойко терпел, скрипя зубами и обливаясь потом, но молчал и не шевелился, боясь разбудить дочку.

Дождь барабанил по стеклу. Казалось, что вместе с водяными каплями снаружи падает что-то еще. Маленькое и мягкое, как комки земли. Оно почти бесшумно ударялось в окна, стучало по отливу под окном и летело вниз.

Утром проснулись рано, еще в темноте. Волонтеры из хосписа должны были приехать в одиннадцать. Ира помогла папе одеться, умыться и отвела на кухню, где накормила безвкусной водянистой овсянкой. От всего остального его рвало. Потом они долго сидели на кухне, делая вид, что им интересно смотреть утреннюю передачу по телевизору на стене. Не хотелось ни говорить, ни делать что-то. Оба понимали, что скоро он уедет и больше уже не вернется в эту квартиру. Так и сидели, пока не раздался звонок в дверь.