Микель, Дженнис… Сколько их будет еще? Останется ли под конец хоть кто-нибудь? «Мне следовало бы разозлиться, – подумал Ваэлин. – Ведь мы всего лишь дети, а эти испытания нас губят». Но злости он не испытывал – только печаль и усталость. «Отчего я не могу их ненавидеть? Отчего я не чувствую ненависти к ордену?»

– Ложись спать, Баркус, – сказал он другу. – Утром мы возблагодарим нашего брата за прожитую жизнь.

Баркус содрогнулся и обхватил себя за плечи.

– Я боюсь того, что могу увидеть во сне.

– Я тоже. Но мы члены ордена, а значит, с нами Вера. Ушедшие не хотят, чтобы мы страдали. Они посылают нам сны, чтобы руководить нами, а не чтобы причинять нам боль.

– Я был голоден, Ваэлин! – В глазах у Баркуса сверкнули слезы. – Я хотел есть, и я даже не подумал о том, что бедный Дженнис мертв, и как же нам будет его не хватать, и все такое. Я просто принялся рыться в его одежде, надеясь отыскать что-нибудь съестное. У него ничего не было, и тогда я проклял его, проклял своего погибшего брата.

Ваэлин сидел растерянный и слушал, как Баркус плачет в темноте. «Испытание глушью, – думал он. – Испытание сердца и духа. Голод проверяет нас на прочность – всех по-разному».

– Ты же не убил Дженниса, – сказал он наконец. – Нельзя проклясть душу, что присоединилась к Ушедшим. И даже если наш брат тебя слышал, он понял, что испытание было слишком тяжким.

Уговаривать Баркуса пришлось долго, но примерно час спустя он все же лег в постель – усталость пересилила горе и взяла свое. Ваэлин снова улегся в постель, зная, что теперь ему не уснуть и на следующий день он будет неуклюжим и бестолковым. «Завтра мастер Соллис снова примется лупить нас розгой», – сообразил он. Мальчик лежал без сна и думал об испытании, о погибшем товарище, о Селле, об Эрлине и о Макриле, который плакал, как только что плакал Баркус. Есть ли в ордене место подобным мыслям? Внезапная, непрошеная мысль явилась и поразила его: «Вернись к отцу, и ты сможешь думать что хочешь!»

Он заворочался в постели. Откуда она только взялась? «Вернуться к отцу?»

– Нет у меня отца!

Ваэлин не заметил, что сказал это вслух, пока Баркус не застонал и не принялся метаться во сне. Каэнис на другом конце комнаты тоже забеспокоился, тяжело вздохнул и натянул одеяло на голову.

Ваэлин глубже забился в кровать, ища утешения, заставляя себя заснуть, цепляясь за мысль: «Нет у меня отца!»

Пришла весна. Занесенное снегом тренировочное поле потемнело и покрылось густой зеленой травой, а мастер Соллис все мучил их своими наставлениями. Их умения росли вместе с синяками. Ближе к концу месяца онасур у них начались новые занятия: подготовка к испытанию знанием под руководством мастера Греалина.

Каждый день они толпой спускались в похожие на пещеру подвалы и там слушали его повествования об истории ордена. Говорил Греалин хорошо: он был прирожденный рассказчик. Перед ними, как наяву, вставали великие подвиги, героические деяния, поборники справедливости. Большинство мальчиков слушали как завороженные. Ваэлину тоже нравились рассказы Греалина, но его интерес несколько умалялся тем, что во всех этих историях говорилось о великих свершениях или битвах и ни словом не упоминалось об отрицателях, о том, как их преследуют, точно диких зверей, или заточают в Черную Твердыню. В конце каждого урока Греалин задавал им вопросы о том, что они сегодня услышали. Мальчики, которые отвечали верно, получали в награду сладости, а если кто-то не мог ответить на вопрос, мастер Греалин лишь качал головой и грустно упрекал нерадивых. Он был наименее жестоким из всех наставников, никогда их не порол, наказывая лишь словом или жестом, никогда не ругался – в отличие от всех прочих мастеров: даже немой мастер Сментиль виртуозно изображал грязную брань жестами.