Затем появился первый певец – высокий, худой молодой человек, в болтающемся на нем костюме, явно с чужого плеча. Встреченный насмешливыми криками одобрения с задних рядов, он нервно запел «Тору»[18].

Успеха молодой человек не имел. Ему громко посоветовали прополоскать горло, принять ванну, вернуть одолженный костюм и, наконец, отправиться домой к Торе и сунуть ее в мешок.

Далее вышел скрипач, который, в расстройстве оттого, что его часто перебивали, призывая не дергать кота за хвост, боролся с «Грезой»[19]. К этому моменту отец стал беспокойно ерзать на своем стуле. Холодное отношение к маме со стороны жителей деревни, чего он опасался, было несравнимо с тем, что могла бы учинить эта буйная толпа, состоящая, как стало ясно, из подмастерьев судоверфи в Ливенфорде, которые были известными нарушителями общественного порядка. Состояние отца передалось мне, и, поскольку шум в зале не утихал, нервы мои настолько напряглись, что у меня стала трястись голова. Меня пробило по́том, и я сидел, дрожа и переживая за свою бедную любимую маму, которая, несомненно, расплачется, потому что я знал, что из всех вещей она выбрала для исполнения сложную классическую пьесу – «Море» Дебюсси. Трудно было подобрать что-то менее подходящее для данного момента – теперь унижения не миновать. Трудно было найти что-то хуже.

Но теперь мама уже была там, на сцене. Дрожь моя прекратилась – я просто окаменел. Мама казалась такой маленькой на той широкой площадке и такой на удивление молодой и красивой, что мои страхи только усилились. Просто лакомый кусочек, брошенный на съедение львам! Ее встретили шквалом свиста, и кто-то прокричал какие-то слова, заставившие отца ощетиниться. Он сидел прямо, с суровым взглядом. Я опустил глаза, не смея посмотреть на маму, но когда поднял их, то увидел, что она уже села за рояль и, полуобернувшись к публике, дружески помахала в сторону последних рядов. Боже мой! Что с ней случилось? Она была совсем не похожа на мою маму – не обращая внимания на свистки и шиканье, она улыбалась своим мучителям. Я сжался на своем месте в ожидании первого слабого всплеска «La Mer», который уничтожил бы ее, однако, уронив руки на клавиши, она вдруг поразила меня бравурной темой одного из маршей Суза в исполнении духового оркестра «Бессес» – это был любимый отцом марш под названием «Вашингтон пост»[20].

Не сон ли это? По-видимому, нет, потому что, когда марш закончился, мама, не останавливаясь, не обращая внимания на аплодисменты и даже упредив кого-то, заоравшего «Еще давай!», отважно набросилась на другую зажигательную мелодию, из репертуара знаменитого оркестра волынщиков горной пехоты, – популярного «Северного петушка»[21]. Если первый номер пришелся по вкусу представителям Ливенфорда, то этот абсолютно обезоружил их. Она не исполнила и половины песни, как все затянули:

Потолок еще вибрировал от последних куплетов, когда зал взорвался очередными аплодисментами, топотом тяжелых ботинок и повторными криками «Еще, еще!». Теперь мама совсем разошлась. Она без колебаний пустилась играть то, что я бы назвал попурри, а точнее, импровизацией, поскольку она играла в основном на слух, – старые шотландские песни: «Вы, берега и холмы»[22], «Порывы листвы»[23], «Через море к острову Скай», закончив местной популярнейшей песней «Цветущие берега озера Ломонд». Эффект был потрясающим, даже самые равнодушные среди публики, кого я считал нашими врагами, были покорены, они аплодировали в такт, кивали и подпевали, подхваченные волной прекрасной мелодии, полной возвышенных чувств и патриотизма.