Глокта чувствовал, что ему почти хватит сил, чтобы встретить еще один день.

«Мне пришлось научиться любить маленькие радости жизни, вроде горячей ванны. Будешь любить эти маленькие радости, когда у тебя нет ничего другого».

Практик Иней ждал его внизу, в крошечной столовой, втиснув свою огромную тушу в низенькое кресло возле стены. Глокта рухнул на соседнее сиденье, и до его ноздрей донесся запах от исходившей паром овсянки. Из миски косо торчала деревянная ложка, даже не касаясь края. В желудке заурчало, рот наполнился обильной слюной.

«Налицо все симптомы сильнейшей тошноты».

– Ура! Снова овсянка! – вскричал Глокта. Он взглянул на неподвижно замершего практика. – Тому, кто кушает овсянку, дела нет до денег в банке. Вечно весел спозаранку тот, кто кушает овсянку!

Розовые глаза смотрели не мигая.

– Такая детская песенка, ее пела моя матушка. Впрочем, раньше я и не думал есть эту бурду. Но теперь, – он погрузил ложку в миску, – я ем овсянку без конца!

Иней смотрел на него без выражения.

– Она полезная, – проговорил Глокта, запихивая в рот ложку сладкой бурды и зачерпывая следующую. – Вкусная. – Он затолкал в себя еще каши. – И самое главное, – закончил он, чуть не подавившись, – ее не надо жевать!

Он отпихнул от себя почти полную миску и отшвырнул ложку.

– М‐м‐м! – промычал он. – С хорошего завтрака начинается хороший день, ты не находишь?

Он как будто разговаривал с беленой стеной, только у стены было бы побольше эмоций.

– Итак, архилектор снова желает меня видеть?

Альбинос кивнул.

– И чего же наш славный вождь хочет от нас, как ты думаешь?

Иней пожал плечами.

– Хм-м. – Глокта облизнул остатки овсянки с беззубых десен. – Как тебе показалось, он в хорошем настроении?

Жест повторился.

– Ладно, ладно, практик Иней, не стоит рассказывать мне все сразу, я не справлюсь с такой лавиной информации.

Молчание. Барнам вошел в комнату и убрал миску со стола.

– Хотите чего-нибудь еще, сэр?

– Несомненно. Большой кусок мяса с кровью и хорошее хрустящее яблоко. – Он взглянул на практика Инея. – Я в детстве любил яблоки.

«Сколько раз я уже повторял эту шутку?»

Иней бесстрастно смотрел на него. Смеха от него не дождешься. Глокта повернулся к Барнаму, и старик изобразил усталую улыбку.

– Ну ладно, – вздохнул Глокта. – У человека должна быть надежда, не так ли?

– Разумеется, сэр, – пробормотал слуга, направляясь к двери.

«Не так ли?»

Кабинет архилектора располагался на самом последнем этаже Допросного дома, а это означало долгий мучительный путь наверх. Что еще хуже – в коридорах было полно народа. Практики, служащие, инквизиторы кишели повсюду, как муравьи в навозной куче. Когда Глокта ощущал на себе их взгляды, он хромал вперед, улыбаясь и высоко держа голову. Когда он чувствовал, что остался один, он останавливался и переводил дыхание, потел и ругался черными словами, потирал и шлепал свою ногу, чтобы возвратить в нее скудную жизнь.

«Зачем надо лезть так высоко?» – спрашивал он себя, шаркая по сумрачным коридорам и взбираясь по спиральным лестницам огромного лабиринта. К тому времени, как он достиг приемной, Глокта совершенно вымотался, тяжело дышал и натер левую руку рукояткой трости.

Секретарь архилектора с подозрением уставился на него из-за большого черного стола, занимавшего половину комнаты. Напротив стояло несколько стульев для посетителей, нервно дожидавшихся своей очереди. Большую двойную дверь в кабинет окаймляли два здоровенных практика: неподвижные и мрачные, они тоже походили на мебель.

– Вам назначено? – требовательно спросил секретарь. Он говорил высоким пронзительным голосом.