Шурупчик попытался вырваться, но с каждым движением узел на его зеленом поясе затягивался туже. У него даже в глазах потемнело.

Кимоно не сбросить – это факт. По ходу, все уже ушли, и мне отсюда не выбраться… никогда…

Осознав свои перспективы, Шурка минут десять голосил, как бешеный деревенский петух, пока наконец не осип.

В раздевалку заглянул Петрович.

– Эх ты… Добрынин! – вздохнул он и, нахмурив брови, направился к Шурке. – Чего орешь-то?

– Голос разрабатываю… – прохрипел Шурупчик.

– Никак в оперные певцы готовишься? – Тренер оглядел шаткую конструкцию и осторожно принялся развязывать пояс. – Может, тебе в хор записаться, а?

Петрович ослабил узел зубами, одной рукой придержал Шурку, другой вытянул из петли свободный конец пояса. Кимоно распахнулось, Шурупчик ловко вынырнул из ловушки.

– Не хочу я в хор!

– А куда ж ты хочешь, Добрынин? – Тренер почесал небритый подбородок.

– В Японию, на чемпионат мира.

Петрович сверкнул редкозубой улыбкой:

– Бо не забудь на место убрать, чемпион!

– Хорошо, сенсей. – Шурка послушно снял шест, стянул с него кимоно…

– Кто тебя подвесил, скажешь? – неожиданно спросил тренер и хитро прищурился.

– Нет! – твердо ответил Шурупчик и замер.

– Я так и думал. – Петрович задумчиво кивнул. – Надеюсь, не свои, а лобановские?

Шурка и бровью не повел…

– Не в хор тебе надо, Добрынин, а в разведку! – усмехнулся Петрович и неспешно вышел из раздевалки.

Шурупчик переоделся, спустился в холл и рухнул на облезлую скамейку у окна. Обняв рюкзак с кимоно, поболтал худосочными ногами в огромных кроссовках, уставился в развешенные на Доске почета фотографии.

Мишка давным-давно рванул домой через пустырь, а я здесь околачиваюсь. Смирение тренирую! И вообще, зачем меня встречать? Я же взрослый человек! Шестова никто так не опекает, и ничего… Вон как довольно улыбается с фотки. Аж щеки сводит! Лопает сейчас мороженое по дороге домой и наслаждается жизнью. А я чахну в этом «Динамо». И маме не позвонить…

На соседней скамье мирно посиживал сухонький седоволосый старичок в массивных коричневых очках и листал пожелтевшую книгу. Шурка окинул старика взглядом и глубоко вздохнул.

Сколько можно ждать? Так и состариться недолго…

Совсем близко что-то загрохотало. Шурка вздрогнул и обернулся. На бетонном полу лежала полированная трость с серебряным набалдашником в виде лошадиной головы. Шурупчик подскочил с места, схватил палку и протянул старичку:

– Вы уронили…

– Спасибо! – Старик благодарно моргнул сквозь толстые линзы огромными смеющимися глазами.

– Не за что! – Шурка улыбнулся в ответ, отчего его уши слегка оттопырились, а на щеках заиграли ямочки.

– Как же не за что, а твое доброе сердце? – Старичок пригладил аккуратно остриженную бороду, сложил книжицу в выцветший рыжий портфель, весело подмигнул.

– Сердце как сердце, самое обыкновенное… – Шурупчик приложил ладонь к груди. – Стучит вроде.

– Вот и хорошо, что стучит. А главное, что ты его слышишь…

– Так кто ж его не слышит? – пожал плечами Шурка.

Старичок не ответил, улыбнулся, встал и, размеренно постукивая тростью, направился к спускавшейся по лестнице белолицей девчонке с темными, ровно остриженными волосами.

Вот кукла!

Шурупчик на всякий случай отвел глаза в сторону. Он старался не смотреть на девчонок, особенно на таких красивых, предпочитая держаться от них как можно дальше. Даже вывел собственную теорию о том, что чем симпатичнее девчонка, тем она вреднее.

Белолицая накинула на плечи лиловый плащ, старик взял ее за руку, и они двинулись к выходу. Железная дверь скрипнула и захлопнулась.