Сознание Гюнтера как будто опять распадалось на фрагменты восприятия. С одной стороны, древний пехотный андроид медленно брел среди зелени, машинально фиксируя обилие датчиков, искусно замаскированных среди листвы, с другой – возродившаяся душа капитана Шрейба испытывала трепет перед буйством природы – всё, что он помнил, было связано либо с перенаселенной техносферой мегаполисов Земли, либо с войной, и, наконец, третья, если можно так выразиться, «составляющая» вновь народившегося самосознания Гюнтера – некий синтез между логикой машины и чувствами человека – находилась в полнейшем замешательстве.

Свернув с аллеи, он прошел через заросли незнакомого ему кустарника и, подчиняясь внезапному порыву, опустился в траву.

Он болезненно воспринимал свою неполноценность.

Как хотелось ему вдохнуть, ощутить запахи, осязать прикосновение настоящей, ничем не изуродованной природы, но, увы, пехотные сервомеханизмы оснащались только теми сенсорами, которые были необходимы для ведения боевых действий.

Конечно, встроенный газоанализатор в состоянии определить состав атмосферы, но прибору не отличить запах травы от аромата цветов, зато он мог с точностью определить, какой тип смазки был пролит на землю, или по составу дыма классифицировать подбитую технику…

Сложно передать словами не понятные ни человеку, ни машине чувства, зарождавшиеся сейчас в сознании Гюнтера.

Он погиб и возродился.

В нем осталось очень много от человека, чьи эмоции и мысли день за днем, в тяжких, иссушающих рассудок боевых буднях копировались в искусственные нейронные сети кристалломодуля «Одиночка» и навек остались там обрывками воспоминаний, фрагментами схваток, визуальными образами, лихорадочными, надрывными мыслями…

Я хочу дышать, чувствовать, ощущать мир, как ощущал его прежде…

Но, Гюнтер, ты обрел фактическое бессмертие, разве так сложно ради вечности поступиться некоторыми человеческими слабостями?

Это не слабости. Это то, за что я дрался, за что погибал…

За запах травы?

И за него тоже. За возможность жить, за то, чтобы однажды увидеть, ощутить мир своей полузадохнувшейся мечты, такой же зеленый и прекрасный, как простирающийся вокруг Грюнверк…

Рваные, спутанные мысли.

Ты выжил, ты обманул время, проведя столетия в энергосберегающем режиме, ты один из немногих, кто уцелел в той войне…

А я ли это?

Гюнтер задавал вопросы себе и сам же пытался ответить на них.

Я хочу жить, – упрямо, будто заклятие, повторял внутренний голос. – Хочу вернуть себе способность чувствовать всё, что ощущал и чувствовал раньше. И ради этого пойду на всё…

Сидя в траве, посреди парка, окружающего особняк сенатора Столетова, древний пехотный андроид с обрывками сознания человека обрел и сформулировал мечту.

Мечту, ради которой он был готов на многое.

В это же время, пока Шрейб бродил по аллеям парка, осмысливая случившиеся с ним метаморфозы, Роман Карлович разговаривал по каналу гиперсферной частоты.

Нужно сказать, что сенатор Столетов, представлявший планету Грюнверк в Совете Безопасности Миров, на самом деле являлся весьма значительной политической фигурой и обладал огромным влиянием, которое никогда не использовал по мелочам и очень редко – в угоду амбициям. Да, он лоббировал интересы своей родной звездной системы и еще некоторых «молодых» колоний Окраины, где большинство населения составляли выходцы с «зеленой планеты»[27], но делал это в рамках закона.

Сейчас Роман Карлович, потрясенный произошедшими событиями, едва ли не впервые прибег к своему несомненному влиянию ради такой ничтожной проблемы, как адаптация потрепанного пехотного андроида к условиям современного мира, где к древним боевым машинам относились без опаски, лишь когда те находились за толстым стеклом музейных витрин.