— Лиза… — выдыхает и прикрывает лицо рукой, изображая расстройство. — Перестань, пожалуйста, так себя вести.

— Как?

— Словно я тебе чужой человек, — вновь направляет на меня свой просящий взгляд. Я игнорирую внутреннюю дрожь и складываю руки на груди.

— Но ведь так и есть, Жанна Павловна.

— Лиза, — охает и начинает часто моргать, что совсем не идёт к её красивому образу.

Слёзы отнюдь не красят сногсшибательную женщину. Внутри что-то болезненно скребёт, пока мама вытирает щеки пальцами и собирается с духом.

— Я понимаю, что тебе пришлось многое пережить, пока я… Пока я приходила в себя, но прошу тебя, Лиза, дай мне шанс всё исправить, — голубые глаза Жанны наполняются очередной порцией солёной влаги, а я отворачиваюсь. — Я не о многом прошу. Можешь не называть меня мамой. Только не отгораживайся, как не родная.

— У тебя плохие попытки наладить со мной контакт, Жанна Павловна, — ёжусь от того, насколько отчуждённо звучит мой голос, но к матери не поворачиваюсь. — Стоило оставить меня с тётей Леной, а не запихивать в гимназию, где я выгляжу тупее всех тупых.

— Дочка, что тебе сказали? — дёргаю плечом, когда на него ложатся изящные пальчики. Неприятно, что она меня трогает. На душе тут же гадко становится, и хочется расплакаться, как в детстве, чтобы меня подхватили на руки и качали, пока слёзы не высохнут. Вот только мне уже далеко не пять лет, да и качать больше некому.

— Ничего. Это очевидно. Я одна хочу побыть. Можешь уйти?

Задерживаю дыхание, а вместе с ним и другие процессы в организме. Ощущение такое, словно у меня в животе расположены круглые часы, и они громко тикают, отсчитывая момент, когда комната опустеет, и Жанна унесёт с собой приторный аромат дорогого парфюма. Сколько себя помню, она всегда только им и пользовалась, потому что он до безумия нравился папе. Меня же сейчас выворачивает наизнанку от каждого вдоха, сделанного в её обществе. Дышу через раз, чтобы не травить себя воспоминаниями, а она молчит несколько минут, после чего раздаются шаги в сторону двери. Я медленно опускаю плечи, закрываю дверь, повернув защёлку, и позволяю себе расслабиться. Подхожу к дивану и практически стекаю на пол рядом с ним. Вожу ладошкой по светлому паркету. Всё так неправильно и чуждо. Мама упорно пытается воссоздать потерянную картинку идеальной семьи, но ведь это невозможно. Мы её потеряли. Частично по её вине.

Я сглатываю противный ком и тянусь к карману жилетки, чтобы достать вибрирующий телефон. У меня даже улыбка по лицу расплывается.

— Степан Андреевич, — произношу с радостью, слыша, как друг отца тихо посмеивается. Ему не нравится, когда я его называю по имени и отчеству. Принимает только дядя Стёпа и с улыбкой до самых ушей.

— Мелкая Лиза, я же просил тебя позвонить, как доберётесь. Хочешь, чтобы твой дядя Великан поседел раньше времени?

Крепко зажмуриваюсь и прикусываю нижнюю губу. Растяпа! Совсем из головы вылетело.

— Прости, дядь Стёп… Я забыла…

— Хорошо, что ответила сейчас. Я беспокоился, — тяжело вздыхает, — у вас всё нормально?

— Да.

— Лиз, давай договоримся на берегу, что если повторится то, что было пять лет назад, то ты мне наберёшь. Хорошо?

— Хорошо.

— В любое время. Даже ночью. Звони. Я приеду.

— Ладно.

— Обещаешь?

— Обещаю.

— Как там новая школа? — уже не так напряжённо спрашивает дядя Стёпа, а я начинаю рассматривать однотонные белые носки, словно там калейдоскоп красок. — Всё нравится?

Кратко оповещаю его о прошедшем дне в гимназии, умалчивая о противных одноклассниках и красавчике из параллельного. Для Степана Андреевича эта информация будет лишней. Мы беседуем около пяти минут, после чего я отключаю вызов и поднимаюсь на ноги, откидывая телефон в сторону. Сумка с моими вещами лежит около шкафа и ждёт своего часа. Да и мне хочется отвлечься от гнетущих мыслей. Весь сегодняшний день пропитан горечью и напоминает бисквит начинающего кондитера. Я расстегиваю молнию на сумке и открываю дверку шкафа, чтобы посмотреть, есть ли там плечики. Замираю.