И никакого от этого толку не было. На встречи она не соглашалась, он предпринял еще пару разочаровывающих попыток. О своей семейной жизни говорила с теплотой и оптимизмом, и как он ни искал повода прикопаться, зацепиться и раскрутить ее на какие-то сомнения и сожаления – так ни разу и не преуспел. Все это больше походило на объятия с кактусом. Он терся об него, собирая все иголки под кожу, в надежде, что однажды он облысеет и больше не будет так больно. Но кактус все не лысел, а Вольский не сдавался. Куда ему было деваться? И так ясно, что пропащий он человек.

Все его Леры, Лизы и немало прочих потеряли своего любовника. Не дописывались, не дозванивались, обижались. Он как мог извинялся, просил понять, но объяснить толком ничего не мог. Стремно было признаваться, что вот этот человек, который не демонстрировал ни малейшей заинтересованности в отношениях, завязал хозяйство узелком из-за какой-то зазнобы из детского прошлого. Он и сам бы со стороны счел это распоследней тупизной и рекомендовал бы пациенту погрузиться в разврат.

Только вот засыпал и просыпался он с возбуждением весьма определенного порядка, и картинки, которые рисовал его измученный безнадегой и воздержанием мозг, он бы Альбине не пересказывал, а то бы точно угодил в пожизненный бан.

И вот он сидит в глубоком мягком диване в попытке утопить свою тоску в стакане. Вокруг грохочет музыка, в мелькании разноцветных огней танцуют люди, тела девушек извиваются, а тела парней пытаются к ним прислониться, впрочем, они никогда его не интересовали.

Интерьер заведения мягко и ненавязчиво намекал, что в таком притоне приличным людям не место. А Лекс и не был приличным. За то, что он тут прохлаждается, и ему, и всем этим горячим дамочкам светила административочка, а владельцам вертепа и вовсе каторга. Именно поэтому ни шика ночных клубов прошлого, ни приличного меню, ни хотя бы пары сотен посетителей здесь не наблюдалось. Три десятка «своих» и долбаный квест на входе в бывшее бомбоубежище.

В углу помещения торчала турбина, окрашенная в желто-черные диагональные полосы, барная стойка была сложена из зеленоватых кубов толстого стекла, какие любили в советских учреждениях. Под потолком извивались оранжевые трубы с отстойниками, стены были покрыты художественной росписью из сюжетов Марвел, а мебель явно собиралась по помойкам. Собственно, именно поэтому Вольский теперь и ощущал себя здесь на своем законном месте.

Он был даже не пьян. Вертел в руках отвратительное пойло, в горло оно не лезло, а другого здесь не подавали. Тосковал как Блок и предавался размышлениям о том, может ли он считать себя самым депрессивным человеком в самом депрессивном месте самого депрессивного города всея Руси? Второе место его не устраивало.

Ход его мыслей прервался неожиданным падением некого физического тела в область бедер. Алекс подскочил, расплескивая треть бокала по дивану, и залил сладкой гадостью себе рукав.

– Да вашу ж машу! – воскликнул он, удерживая стакан на вытянутой руке и с отвращением чувствуя, как тягучая капля ползет от запястья к локтю.

– Упс! Любимый, прости, кажется, я перебрала. – Девица у него на коленях улеглась поудобнее и засмеялась. У нее были пушистые вьющиеся волосы, отливающие рыжиной, задорные веснушки и волнующее декольте.

Алекс отставил бокал и брезгливо закатал рукав рубашки. Виновница катастрофы тут же ухватила его липкую руку и принялась обсасывать пальцы, да с таким аппетитом, что у него мурашки по всему телу побежали. Вторую пятерню он запустил ей в лохматую прическу. Наблюдать за мастерством и энтузиазмом рыжей было приятно. Может быть, это как раз то, что ему нужно? Почти два месяца минуло с тех пор, как он увидел проклятую фотографию, и с тех пор его постель была холодна. По-хорошему верность своей недоступной любви хранить он был не обязан и когда-то надо было приходить в себя, возвращаться к видимости нормальной жизни. А то ведь и до психиатра недалеко.