Вот так мы и поругались. Я ужасно расстроилась и убежала в сад.

– Я с тобой! – как всегда, попытался навязаться Гуся.

– Нет! – рявкнула я, а чтобы он всё-таки не цеплялся, сунула ему свой телефон. – На! Поиграй!

В саду я села на мамину скамейку и подпёрла ладонями голову. Дело было, конечно, не в монетке и не в пельменях. И даже не в Испании, куда мне теперь хотелось всей душой. Нет, на самом деле я огорчалась из-за родителей.

Самое глупое, что тот разговор о ребёнке так и повис. Как гнилое яблоко на яблоне. Ходишь мимо, думаешь: сбить бы надо, чтобы остальные плоды не портило. А потом забываешь, переключаешься на какую-нибудь петрушку, которую бабушка просила нарвать к обеду. А гнилушка так и висит, покачиваясь, и червяковый хвостик из неё торчит.

Так и с нашим разговором. Я много раз хотела позвонить и объяснить маме, что дело не в том, будто я не хочу, чтобы в нашей семье кто-то родился. Я ещё толком не понимаю, хочу или нет. Принято хотеть. Ну ладно, пусть будет. Но я тогда о маме беспокоилась! О её здоровье! А она даже не оценила.

Я ведь сказала им правду. Я не просила сестру или брата. Это не значит, что я их не хотела! Это просто фиксация правды. Небо синее, трава зелёная, а я никого не просила.

Но они всё равно обиделись. Особенно папа. Он ещё потом, после работы, бурчал, что «можно было бы и потактичнее реагировать». Они с мамой на кухне разговаривали, а я слышала. Моего имени не упоминали, но я знала, что это обо мне.

Я поднялась. Сидеть на маминой скамейке больше не хотелось.

У малины – мягкие тёмно-зелёные листья. Как будто она и не собирается сдаваться осени. Хотя лето уже перевалило за половину.

Я рву ягоды и ем, рву и ем. Рот заполнен сладкой малиновой кашей. Вроде уже и не так грустно… Незаметно для себя объедаю целую ветку.

Ем только те ягоды, что успели потемнеть с одного бока или подсохнуть. Хорошие собираю в ладонь – для Гуси.

Набрала и усмехнулась: вот, уже привыкаю жертвовать лучшим для малышей. Этому – малину, а тому – комнату. И родителей. Хотя он ещё родиться не успел. Почему-то я называю будущего ребёнка про себя он. Мама ведь сказала: «Вроде бы мальчик». Хотя лучше бы девочка. Была бы славная, как Дана. Я бы её испанскому учила…

– Маша! – кричит Гуся из окна. – У меня игра сбилась!

– Почему?

– Ну звонит кто-то!

Бегу в дом и сержусь:

– Сразу нельзя было сказать? При чём тут твоя игра?

– Я и сказал, – обиделся Гуся, протягивая мне телефон. – Это какая-то Ирэна. Она тебе ещё сообщения прислала. Я посмотрел в вотсапе.

– Где?! – кричу я и швыряю на стол ягоды малины. – Кто тебе позволил мою переписку читать?

Телефон утихает, словно испугавшись моего крика. Я продолжаю бушевать:

– Я только поиграть тебе дала! Слышал?! Поиграть! И вообще – где бабушка? Почему она за тобой не смотрит?

– Она с тётей Аней разговаривает, – лепечет Гуся, – и плачет.

У меня внутри всё обрывается. Что-то с мамой случилось! Несусь на кухню. Там бабушка. Утирает слёзы и улыбается. Потом бормочет:

– Я тебя очень прошу, береги себя. Детям нужна здоровая мама.

Я замираю на пороге. То есть одному ребёнку здоровая мама не нужна? Ради одной меня беречь себя не стоило?

Бабушка убирает телефон в карман фартука, достаёт платок, сморкается. Смотрит на меня с улыбкой, но видит не меня. Я знаю, что не меня. Так нежно можно улыбаться только младенцам. Даже если они ещё не появились на свет.

– Маша! Почему ты мне не сказала?! Такая новость!

Я пожимаю плечами. Новость как новость. Ну правда, что такого необычного?! У всех рождаются дети. Но я побоялась высказывать это вслух. Хватит того, что меня папа уже ненавидит.