Увы, Бертильон был отличным теоретиком и никаким практиком, а о теории ошибок измерения он, вероятно, никогда ничего не слышал, хотя был сыном и внуком статистиков-демографов. Как справедливо указывается в источниках, «в школе он не блистал».

Зато Бертильон, что для теоретика редкость, умел говорить с военными на их языке. В итоге он не только сам поверил в виновность Дрейфуса, но и убедил в этом чинов Военного министерства.

Совершенно не случайно умный и ироничный А. Конан Дойл включает в «Собаку Баскервилей» следующий диалог:

«– … Считаю вас вторым по величине европейским экспертом…

– Вот как, сэр! Разрешите полюбопытствовать, кто имеет честь быть первым? – довольно резким тоном спросил Холмс.

– Труды господина Бертильона внушают большое уважение людям с научным складом мышления.

– Тогда почему бы вам не обратиться к нему?

– Я говорил, сэр, о «научном складе мышления», но как практик вы не знаете себе равных – это признано всеми».

А. Бертильон до конца своих дней отказывался признать ошибку, сделанную им в экспертизе по «делу Дрейфуса», потому вышел в отставку без «положенного» ордена Почетного легиона.

Военное министерство поверило в виновность Дрейфуса сразу, однако для суда экспертизы Бертильона не хватило, и с согласия военного министра изготовили фальшивый документ, якобы записку германского посла с текстом «Эта каналья Д. (…)».

Дрефус был признан виновным в государственной измене, разжалован и приговорен к пожизненной ссылке в Кайенну, на Чертов остров.

К всеобщему удивлению, факсимиле ряда документов «дела Дрейфуса» быстро появилось в газетах, в результате почерковедческой экспертизой занялась едва ли не вся французская интеллигенция. Уже в 1896 году новый начальник разведывательного бюро Ж. Пикар указал военному министру, что идентифицировал почерк на документе как принадлежащий майору Эстерхази, ведущему широкий образ жизни и к тому же известному антифранцузскими и прогерманскими настроениями.

Политическая обстановка во Франции менее всего способствовала признанию Генеральным штабом своих ошибок. Пикара немедленно перевели в Тунис, но он успел обратиться к сенатору Шереру-Кетнеру, который выступил с интерпелляцией, отклоненной Военным министерством.

Брат Дрейфуса Матье заявил формальное обвинение против Эстерхази, но суд под прямым давлением военного министерства его оправдал. Через два дня Эмиль Золя публикует знаменитое открытое письмо президенту республики Ф. Фору, причем Ж. Клемансо дает этому письму резкий заголовок: «Я обвиняю», под которым оно и вошло в историю.

Письмо Золя привело к расколу Франции по признаку признания или непризнания виновности Дрейфуса. На стороне обвинения оказалось военное сословие, клерикалы и националисты. На стороне Дрейфуса – радикалы и социалисты.

Перетасовывается состав политических партий. Разваливаются семьи. Внутренний французский конфликт интернационализируется: выступает В. Либкнехт, поддерживающий Ж. Геда (не дело рабочих встревать во внутренние разборки классового врага – буржуазии), дрейфусар А. Чехов решительно порывает с антидрейфусаром А. Сувориным, призывает к здравому смыслу Лев Толстой: «… только после нескольких лет люди стали опоминаться от внушения и понимать, что они никак не могли знать, виновен или невиновен, и что у каждого есть тысячи дел, гораздо более близких и интересных, чем дело Дрейфуса», с ним солидаризируется Р. Роман и Ж. Верн.

А кризис во Франции продолжает раскручиваться. Золя приговорен к тюрьме и штрафу, бежит в Англию. Начинается настоящая вакханалия изготовления подложных документов с текстом «эта каналья Д.». В конце концов, немецкий военный атташе Шварцкоппен выступает с обиженным заявлением: «Я родился в Эльзасе и прекрасно говорю на французском, а в распространяемом документе, якобы написанном мной, сплошные ошибки во французском языке».