Понятно, что здесь речь идет не о «превосходстве обороны над наступлением» и уж точно не о том, что «артиллерия является оружием обороны, которое не может быть использовано в наступательном бою». Блокирующее действие артиллерии оказалось неприятной неожиданностью, на которую своевременно не удалось найти ответ.

Другими словами, в этой модели, которой с некоторыми оговорками придерживается, например, М. Галактионов, позиционный фронт возник, потому что война не соответствовала довоенным представлениям о ней.

Вообще говоря, это верно, но как раз в отношении артиллерии вывод ошибочен. Дело в том, что ко времени становления позиционного фронта, к осени 1914 года, во всех воюющих армиях начался острый кризис военного снаряжения. Нельзя даже сказать, что «реальная действительность в отношении расходования материальных средств ведения войны опрокинула все расчеты штабов и военных министерств». Снарядов было запасено ровно столько, чтобы хватило – с избытком, с запасом, в режиме «ни в чем себе не отказывайте» – на все Генеральное сражение. Вместе с ним должна была завершиться и война. Но запасы закончились, война продолжалась, а текущее производство не покрывало и десятой доли потребности армии. До конца декабря французская промышленность могла поставлять ежедневно не более трех снарядов на орудие. В Приграничном сражении, в битве на Марне в боях во Фландрии артиллерия расходовала сотни снарядов на орудие в сутки (в мемуарах артиллеристов называются такие цифры, как 800 снарядов на батарею и даже больше).

К декабрю кончилось все. Снаряды, патроны, орудия, пулеметы, колючая проволока, а также обученные, подготовленные, желающие воевать люди.

Но еще раньше закончились планы и идеи.

На мой взгляд, переход к позиционной войне зимой 1914 года имел две составляющие, которые вполне можно назвать стратегической и тактической позиционностью.

Стратегическим тупиком был сам исход Генерального сражения.

Да, союзники выиграли его, заставив Центральные державы перейти к повсеместной обороне, по крайней мере, временно. Но проигравшая сторона обосновалась на неприятельской территории, имела в своем распоряжении нерастраченные резервы, память одержанных побед и капитулировать вовсе не собиралась.

Победители же были поставлены перед необходимостью конвертировать достигнутый успех и свое ресурсное превосходство в неоспоримую победу. Но они понятия не имели, каким образом это сделать.

З. Тарраш: «Черные явно не знают, что же им делать; они стоят хорошо, а дальше что? Чтобы победить, им не хватает выигрывающей идеи, всего лишь идеи!»

Французский план войны потерпел крах еще до начала Пограничного сражения, немецкий – на Марне, австрийский – в Галиции, русский – в Восточной Пруссии. Англичане сколько-нибудь содержательного плана войны на суше не имели вовсе. В октябре – ноябре стороны решали, преимущественно, оперативно-тактические задачи в логике, «как сразу не проиграть», если не считать Э. Фанкельгайна, который попытался изобразить во Фландрии «что-нибудь шлиффеновское», но ни пространства, ни времени для маневрирования уже не было.

Если в 1914 году сталкивались планы, и сражения подчинялись общей логике, а боевые действия были содержательными, то к зиме всякое содержание закончилось, и не осталось ни времени, ни сил, ни мысли, чтобы создать новое. Война утратила свою интеллектуальную составляющую. Этот концептуальный кризис проявился на фронтах как позиционный тупик.

Сильнейшая сторона не знает, как ей реализовать свое преимущество, слабейшая играет «вторым номером», пытаясь изменить соотношение сил за счет тактического превосходства и