я зашагал к грузовику. из стыда перед поражением, это мне, мальчишке, преподали еще на школьных дворах Америки, я знал, я ни за что не должен уронить тушу на землю, ибо это верный признак того, что я струсил, я не мужик, а стало быть – заслуживаю немногого, лишь презрительных ухмылок, насмешек да трепки, в Америке надо быть победителем, выхода никакого нет, надо выучиться драться ни за что, ничего не спрашивать, а кроме того, если я бычка уроню, придется его поднимать. и он испачкается. А я не хочу, чтоб он пачкался, или скорее они не хотят, чтоб он пачкался.

я вошел в крытый кузов.

ВЕШАЙ!

крюк в потолке оказался тупым, точь-в-точь большой палец с сорванным ногтем. зад бычка оттягиваешь назад и целишься вверх, суешь его хребтом на крюк снова и снова, а крюк не проходит. МАТЬ ТВОЮ В ЖОПУ!!! одна щетина и сало, жестко, жестко все.

ДАВАЙ! ДАВАЙ ЖЕ!

я выдавил из себя весь последний запас сил, и крюк вошел, прекрасное зрелище, диво, как крюк вонзается, бычок этот зависает сам по себе, с плеч долой, висит на потребу халатикам и бакалейным сплетням.

ШЕВЕЛИ МОСЛАМИ!

285-фунтовый негритос, наглый, резкий, четкий, убийственный, вошел в кузов, щелчком подвесил свое мясо, свысока взглянул на меня.

у нас цепочка!

лады, командир.

я вышел вперед него. меня уже поджидал следующий бычок. всякий раз, загружая его на плечи, я был уверен, что это последний, больше не справиться, но я все время повторял

еще один

один – и все

а потом

бросаю.

на

хуй.

они ведь ждут, чтоб я все бросил, я читал это по глазам, по улыбкам, когда они думали, что я не вижу. не хотелось дарить им победу. я пошел за следующим бычком. игрок до последнего вздоха, до последнего рывка некогда блиставшего игрока – я кинулся на мясо.

прошло 2 часа, и тут кто-то завопил ПЕРЕРЫВ.

я не умер. отдохну минут десять, кофейку выпью, и им меня уже отсюда не выкинуть. следом за ними я зашагал к подъехавшему обеденному киоску. я видел, как в ночи от бачка с кофе подымается пар; видел пончики, сигареты, бисквиты и сэндвичи под электролампочками.

ЭЙ, ТЫ!

кричал Чарли. Чарли, как и я.

чего, Чарли?

пока на перерыв не ушел, залезь-ка в грузовик, выведи его отсюда и поставь к рампе 18.

мы его только что загрузили, этот грузовик в полквартала длиной. рампа 18 находилась на другой стороне грузового двора.

дверцу открыть мне удалось, залезть в кабину – тоже. внутри мягкое кожаное сиденье, такое славное, что я сразу понял – если себе не дать бой, я мгновенно закемарю. водить грузовики я не умел. глянул вниз: полдюжины сцеплений, тормозов, педалей и прочего. я повернул ключ – машина таки завелась. потыкал в педали, подергал сцепления, пока грузовик не покатился, и повел его через весь двор к рампе 18, а сам все думал – когда я вернусь, киоск уже уедет. трагедия, просто трагедия. я припарковал грузовик, заглушил мотор и еще минутку посидел, впитывая добрую мягкость кожаного сиденья. потом открыл дверцу и вылез. промахнулся мимо ступеньки, или что там должно было торчать, и шлепнулся наземь всей этой окровавленной робой и в бога душу мать каской как подстреленный. больно не было, я ничего не почувствовал. поднялся я как раз в ту минуту, когда киоск выруливал за ворота на дорогу. остальные возвращались к рампе, хохоча и закуривая.

я снял сапоги, снял робу, каску и направился ко времянке у проходной, швырнул робу, каску и сапоги на стойку. старик взглянул на меня:

как? бросаешь такую ХОРОШУЮ работу?

скажи им, чтоб переслали мне чек за 2 часа по почте или засунули его себе в жопу, мне плевать!

я вышел наружу. перешел через дорогу в мексиканский бар, выпил там пива и сел в автобус до дому. всеамериканский школьный двор снова меня выставил.