Мы легли в постель, и, когда я выключил свет, Кэсс спросила:

– Ты когда хочешь? Сейчас или утром?

– Утром, – ответил я и повернулся к ней спиной.

Утром я поднялся, заварил пару чашек кофе, принес одну ей в постель.

Она рассмеялась:

– Ты первый, кто отказался ночью.

– Да ничего, – ответил я, – можно и вообще обойтись.

– Нет, погоди, теперь мне хочется. Дай я чуть-чуть освежусь.

Кэсс ушла в ванную. Вскоре вышла: выглядела она вполне чудесно – длинные черные волосы блестели, глаза и губы блестели, сама она блестела… Свое тело она показывала спокойно – мол, хорошее же. Она легла и укрылась простыней.

– Давай, любовничек.

Я дал.

Она целовалась самозабвенно, но без спешки. Я пустил руки по всему ее телу, в волосы. Оседлал. Там было горячо – и тесно. Я медленно начал толкаться, чтобы продлилось подольше. Ее глаза смотрели прямо в мои.

– Как тебя зовут? – спросил я.

– А какая тебе разница? – спросила она.

Я расхохотался и погнал дальше. Потом она оделась, и я отвез ее обратно в бар, но забыть Кэсс оказалось трудно. Я тогда не работал и спал до двух, вставал и читал газету. Как-то раз отмокал в ванне, а она зашла с огромным листом – бегонии.

– Я знала, что ты будешь в ванне, – сказала она, – поэтому принесла тебе кое-что прикрыть эту штуку, дикарь ты наш.

И кинула мне лист прямо в ванну.

– Откуда ты знала, что я буду в ванне?

– Знала.

Почти каждый день Кэсс заявлялась, когда я сидел в ванне. В разное время – но промахивалась редко, и всякий раз при ней был листок бегонии. А после мы занимались любовью.

Раз или два она звонила по ночам, и мне приходилось выкупать ее из каталажки за пьянство и драки.

– Вот суки, – говорила она. – Купят выпить пару раз и думают, что это уже повод залезть тебе в штанишки.

– Стоит принять у них стакан – и беды сами на голову повалятся.

– Я думала, их интересую я, а не только мое тело.

– Меня интересуют и ты, и твое тело. Сомневаюсь, однако, что большинство видит дальше тела.

Я уехал из города на полгода, бичевал, вернулся. Кэсс я так и не забыл, но мы из-за чего-то поцапались, да и все равно я понимал, что пора двигать дальше, а когда вернулся – прикинул, что ее здесь уже не будет, но не успел и полчаса просидеть в баре на Западной Окраине, как она вошла и уселась рядом.

– Ну что, сволочь, я вижу, ты опять тут.

Я заказал ей выпить. Потом посмотрел на нее. Она была в платье с высоким воротником. Я раньше на ней таких никогда не видел. А под глазами вогнано по булавке со стеклянной головкой. Видно только эти головки, а сами булавки воткнуты прямо в лицо.

– Черт бы тебя драл, зачем портить красоту, а?

– Нет, это фенька такая, дурень.

– Совсем спятила.

– Я по тебе скучала, – сказала она.

– Кто-нибудь есть?

– Нет никого. Один ты. Но я тут мужиков кадрю. Стоит десять баксов. Тебе же – бесплатно.

– Вытащи эти булавки.

– Нет, это фенечка.

– Мне от нее очень плохо.

– Ты уверен?

– Еще как уверен.

Кэсс медленно извлекла булавки и убрала в сумочку.

– Зачем ты уродуешь свою красоту? – спросил я. – Разве нельзя просто жить с нею?

– Чтобы не думали, будто во мне больше ничего нет. Красота – ничто, она не останется. Ты даже не знаешь, как тебе повезло, что ты такой урод, – раз ты людям нравишься, они тебя любят не за красоту.

– Ладно, – ответил я. – Мне повезло.

– То есть я не хочу сказать, что ты урод. Люди только считают тебя уродом. У тебя лицо завораживает.

– Спасибо.

Мы выпили еще по одной.

– Что делаешь? – спросила она.