– Ладно, глупый, – согласилась она.

И провела черту.

Через неделю я уже дошел до 131. Все быстрее и быстрее.

– Иди сюда, Сара.

– Что, глупыш?

– Рисуй.

Она нарисовала. Я обернулся.

– Вот видишь, я за последнюю неделю потерял 24 фунта и 8 дюймов. Я таю! Во мне теперь 5 футов и 2 дюйма. Это безумие! Безумие! С меня довольно. Я тебя застукал – ты подрезала мои штанины, мои рукава. Номер не пройдет. Я опять начинаю есть. Мне кажется, ты в самом деле какая-то ведьма!

– Вот глупышка…

Вскоре меня вызвали к начальству.

Я вскарабкался на стул перед его столом.

– Генри Марксон Джоунз Второй?

– Слушаю, сэр?

– Вы действительно Генри Марксон Джоунз Второй?

– Разумеется, сэр.

– Ну что, Джоунз, мы тщательно за вами наблюдали. Боюсь, вы для этой работы больше не подходите. Нам очень не хотелось бы, чтоб вы так нас покидали… Я хочу сказать, что нам не хочется вас вот так отпускать, но…

– Послушайте, сэр, но я же всегда стараюсь, как могу.

– Мы знаем, что вы стараетесь, Джоунз, однако мужская работа вам больше не под силу.

И он меня уволил. Конечно, я знал, что получу свою компенсацию по безработице. Но все равно думаю, так выкидывать меня вон было мелко с его стороны…

Я остался дома с Сарой. Что еще хуже – она меня кормила. Дошло до того, что я больше не дотягивался до ручки холодильника. А потом она посадила меня на серебряную цепочку.

Скоро во мне осталось уже два фута. Чтобы посрать, надо было присаживаться на детский стульчик с горшочком. Но Сара по-прежнему разрешала мне пить пиво, как и обещала.

– Ах, мой маленький зверек, – говорила она, – какой ты маленький и славненький!

Даже наша любовная жизнь подошла к концу. Все растворилось пропорционально. Я взбирался на нее, но через некоторое время она меня снимала за шиворот и смеялась.

– Ах, ты попытался, мой маленький утенок!

– Я не утенок, я мужчина!

– Ох ты, мой славненький мужчинский мужичок!

И она подхватывала меня и целовала красными губами…

Сара довела меня до 6 дюймов. В магазин она меня носила в сумочке. Я мог разглядывать людей сквозь дырочки для вентиляции, которые она проковыряла. К чести этой женщины могу сказать одно. Пиво мне по-прежнему разрешалось. Теперь я пил его наперстками. Кварты хватало на месяц. Раньше кварта, бывало, приканчивалась минут за 45. Я смирился. Я понимал, захоти Сара – и я исчезну окончательно. Лучше уж 6 дюймов, чем ничего. Даже чуточкой жизни дорожишь, когда конец близок. Поэтому я развлекал Сару. Ничего больше не оставалось. Она шила мне крошечную одежду и обувь, сажала на радиоприемник, включала музыку и говорила:

– Танцуй, малютка! Танцуй, мой шут! Танцуй, мой дурачок!

Что ж, сходить и получить компенсацию по безработице я все равно не мог, поэтому приходилось танцевать на радиоприемнике, а Сара хлопала в ладоши и смеялась.

Знаете, пауки пугали меня ужасно, а мухи были размерами с гигантских орлов; если б я попался в лапы кошке, она мучила бы меня, как мышонка. Но жизнь по-прежнему была мне дорога. Я танцевал, пел и цеплялся за нее. Сколь мало бы человеку ни оставалось, однажды он понимает, что может обходиться еще меньшим. Когда я гадил на ковер, меня шлепали. Сара везде разложила листики бумаги, и я срал на них. И отрывал от них кусочки еще меньше – подтираться. На ощупь – как картон. У меня начался геморрой. По ночам я не спал. Чувствовал себя человеком второго сорта, осознавал, что попал в ловушку. Паранойя? Как бы то ни было, лучше становилось, когда я пел и танцевал, а Сара давала мне пиво. Она почему-то оставила мне эти шесть дюймов. Почему – выходило за рамки моего понимания. Впрочем, почти все остальное тоже теперь выходило за мои рамки.