Убить не убить, а поучить перевязью, как непутёвого отрока, на которого князь Глеб более всего и походил, руки чесались у вятича отчаянно.

– Ну нравом ты меня считаешь за зверя, так хоть разумом не считай, – продолжал тем временем успокаивать матушку князь. – Что ж мне надо, чтоб меня мой же народ вон выгнал, как Краковича[6], или мышам на съедение оставил, как Попеля?[7]

– Поклянись! – хрипло и требовательно повторила Ольга. Все другие слова киевская правительница, видать, позабыла, а увещеваний старшего сына не услышала вовсе. Она подняла лицо, заглядывая в глаза Святославу своими, широко распахнутыми и побелевшими, от глаз княгини по щёкам, размывая белила и румяна, проложили борозды слёзы. Свободную руку она держала на груди под ключицами, будто прижимая что-то сквозь одежду. – Поклянись, или прокляну!

Святослав обречённо прикрыл глаза – как все дорожащие своим словом люди, лишних клятв и обещаний он не любил. Потом князь открыл глаза, вздохнул, уже грубым рывком стряхнул с рукава пальцы матери и отошёл на середину гридни. Потом рывком повернулся к Ольге – та поднялась с престола и даже сошла с возвышения вслед за ним. Змеёй прошипел выхваченный из ножен меч – стражники с топорами качнулись вперёд, а человек-ошкуй с нежданною резвостью стронулся влево, загородив казавшуюся рядом с его тушей маленькой и хрупкой правительницу Киева. Но Святослав подхватил острый конец харалужного клинка левой рукою и поднял его над головой.

– Клянусь! – произнёс он, и всё в гридне замерло. – Я, Святослав, князь Русский, сын Игоря, князя из рода Сынов Сокола! Клянусь перед Богами рода русского, перед Перуном, Богом своим, и Велесом, Владыкой Зверей! Перед престолом предков моих клянусь! Перед людьми моими клянусь! Перед мечом, от отца мне завещанным! Клянусь не поднимать руки на младшего брата моего, князя Глеба! Если отвернусь я от этой клятвы, пусть удача ратная от меня отвернётся! Если порушу я эту клятву, пусть разрушится всё, что я сделал! Если предам я эту клятву, пусть род мой меня предаст!

С закатной стороны вдруг донёсся глухой грозовой раскат. Ольга и несколько стражников перекрестились, остальные стражники и воины молодого князя осенили себя Громовым Молотом – благо движения похожи, и перепутать легко. Один Святослав остался стоять с поднятым мечом к потолку гридни, расписанному, как стало видно в алых лучах встающего солнца, изображениями рогатого месяца по ту сторону возвышения с Соколиным престолом, самого солнца – между возвышением и дверями – и звёзд с кудлатыми облаками по бокам. Потом неторопливо и торжественно убрал меч в ножны.

– Прошу прощения государей, – все в гридне вздрогнули и обернулись к стоящему на её пороге Синко, – такие клятвы надлежит оглашать в присутствии биричей. И лучше бы – посоветовавшись с ними.

– Я и огласил её при тебе, – хмуровато ответил князь, всё ещё недовольный вырванной у него клятвой.

– Потому что я пришёл сюда сам, – настойчиво продолжал гнуть своё старейшина киевских биричей. – А следовало бы позвать меня. И лучше – прежде, чем давать клятву.

– Я как-нибудь разберусь со своими клятвами без тебя, ученик Стемира, – князь нахмурился ещё больше, а княгиня нетерпеливо добавила: – Ты сюда пришёл только попрекать моего сына данной без тебя клятвой, Синко? Или у тебя есть что-нибудь поважнее для нас?

Синко поклонился в ответ – странно, будто пустому месту между князем и княгиней:

– Я в затруднении, государи, ибо не знаю, начинать с добрых вестей или с дурных.

– С добрых, – устало сказала Ольга.