А Насте опять не до тёткиного учения! Лес-то густой расступился, река показалась широченная вся в сером льду. На пригорке увидала Настасья крепость, да такую, какой еще не встречала: частокол высокий, заборола* крепкие.

– Тётенька, нам туда, нет ли? – прошептала девица.

– А я знаю? – Ульяна и сама поглядывала с опаской на крепостицу. – Впервой тут-то, – потом уж обернулась к десятнику: – Долго нас выжидали?

– Дня два стерегли. Боярин велел встретить, сам-то на дальней заставе*, завтра обещался быть в Порубежном. Мне наказал привезти и поселить в хоромах. Ждут тебя, боярыня, – Сумятин подкрутил долгий ус и поглядел на Настю: – А это дочь твоя?

– Племянница, сирота, – тётка бровь изогнула, указала десятнику место его, и то, что неурядно с боярами в разговоры пускаться, когда не спрашивают.

– Настасья, дочь боярина Петра Карпова, – Настя улыбнулась крепкому вою, голову склонила, привечая. – При боярыне Ульяне, ее добротой жива-здорова.

Десятник замер, а потом и заулыбался в ответ:

– Таких белозубых еще не видал. Здрава будь, боярышня, на долгие лета, – склонил голову в поклоне, да не простом, а сердечном.

– И ты здрав будь, вой, – Настя и сама головой кивнула, а уж потом получила тычок в бок от сердитой тётки.

– Скажи, а поля все Норовские? – Ульяна принялась пытать десятника.

– Да, – сказал вой и отвернулся. – Репища у реки и за горушкой.

– А сколь людей в крепости? – тётка не унималась.

– Дворы у ратной сотни, да с семьями. Кто на заставах дозор несет, кто у засеки*. В Порубежном-то редко, когда вся сотня стоит.

– Хозяйство немалое, – Ульяна задумалась и умолкла.

А вот Насте все интересно!

– А как тебя по батюшке величать? – улыбалась, глядя десятника.

– Так…эта…Фролов сын я, – вой оробел, видно, не всякий день об таком говорил.

– Борис Фролыч, а торг есть ли в крепости?

– Два ряда, пяток лотков, смех, а не торжище. Ладьи мимо идут, откуп дают, иной раз торгуют прямо на подводы. У крепости какой же торг, боярышня? Налетят и пожгут. Тут только мыт брать, сваливать товарец на возки и вести до Шорохово, а то и в княжье городище.

– А ладьи? Ладьи-то откуда? – Настя и вовсе запрыгала в возке, любопытствуя.

– Есть от северян*, – вой наморщил лоб, вспоминая. – Царьгородцы* бывают. Соседи ходят. Прошлым годом ляхи* проходили высокой водой. Ох и чудные. Все выпытывали и на свитках царапали.

– Борис Фролыч, а за какой надобностью ляхи шли? – Настя и вовсе подалась к вою, едва из возка не вывалилась.

– Настасья, – прошипела тётка, – а ну сядь. Не позорься.

Десятник нахмурился на теткины слова, а потом едва приметно улыбнулся Насте. Девушка низко опустила голову и уж более не говорила до самых ворот крепости.

Уже под заборолами Настасья вновь ожила и закрутила головой! Дома-то крепкие, проулки узенькие, а дороги устланы струганным бревном: ни грязи, ни земляного месива. Одна беда – уж слишком высоки заборы и малы оконца в домишках. Будто схоронились людишки да поджидали беды.

– Порубежное, – промолвил тихо десятник. – Крепость. Ты, боярышня, чай и не видала такого в княжьем городище.

– Не видала, Борис Фролыч. А чего ж проулки-то малые? Не дороги, щели, – печалилась боярышня.

– Иначе нельзя, Настасья Петровна, – десятник говорил охотно. – Людишки сами просились в городище, ворог набегами измотал, пограбил, иных похолопил*. С окрестных весей прибыло немало, вот и расселились тесно. Да ты не робей, уж сколь лет Порубежное стоит, а никто его еще не пожёг и людишек не тронул. Боярин наш вой хваткий. Ворог токмо задумался, а он уж и почуял. Раньше о таких говорили – Перунов вой.