– Молодец. Откуда знаешь? – спросил и сам понял: поп науку передал.

– Отец Илларион сказывал, – Настя запечалилась, голову опустила. – И как он там? Велел писать, а как же я ему отпишу, кто передаст послание? Далеко забрались…

– Нашла об чем горевать. Третьего дня конный двинется в княжье городище, так ступай поутру к воротам и передай берёсту. Укажи, где попа искать.

– Правда? – Настя едва не сплясала на лавке. – Дай тебе бог, Вадим Алексеевич, долгих лет и отрадных!

Норов хохотнул, хотел уж дальше разговор вести, но услыхал сердитый крик тётки Ульяны:

– Настасья! Куда запропастилась?! – Голос-то совсем близко слышался!

– Ой, батюшки! – Настя заметалась. – Я ж ушла и пропала! И мису кинула!

Вадим насилу успел удержать боярышню за ворот, не пустил с лавки:

– Куда ты, заполошная? – высунулся из окна, протянул руки, подхватил девушку и в ложницу поднял.

Поставил боярышню на ноги, а от себя не отпустил: прижал к груди, а на кудрявую головушку положил тяжелую ладонь. Косы-то у Насти гладкие, шелковистые, а сама она – теплая и ладная.

Стояла боярышня тихонько, ухватившись за кафтан Вадима. Норов едва удержался: хотел прижаться щекой к светлой макушке. Разумел, что дурное затеял, себя обругал, а Настю все ж не отпустил.

– Испугалась? – говорил тихо. – Не бойся, не выдам.

Настя чуть плечом двинула, мол, пусти, а Норову такое поперек сердца: уж очень отрадно было стоять рядом с девушкой, теплом ее греться. Но руки разжал, выпустил пташку.

– Пойду я, – Настя отступила на два шага, улыбнулась. – Тётенька ищет.

– И куда пойдешь? – от девичьей улыбки и сам повеселел. – Второе ухо подставлять? – смотрел на краснючее.

– Так…куда… – замялась, прикрыла горящее ухо ладошкой. – В ложницу. Скажу, что… – и умолкла.

– Ступай в гридню мою, садись рядом с дедом. Скажи, я велел, – Вадим хохотнул. – Чую, там боярыня Ульяна еще не искала.

Настя растерялась на малый миг, но совету вняла:

– Там-то нет. Кто же хозяину станет докучать? Спасибо, Вадим Алексеевич, – поклонилась низко.

– Ступай, Настя, поторапливайся, – и присвистнул.

Боярышня выскочила за порог, едва не со смехом, и по сеням побежала проворно. Норов, глядя вослед, жалел, что тётка заполошная спугнула девицу, не дала разговоры разговаривать.
Должно быть с того осердился на Ульяну, подошел к окну и выглянул во двор: тётка шла к сарайкам, кричала, звала Настасью.

– Ульяна Андревна, ты что ж надсаживаешься? – спросил суровенько.

– Вадим Алексеич, прости уж, – поклонилась легонько. – Да вот запропастилась куда-то, окаянная.

– Куда ж она в дому запропаститься может? Тут не преисподняя, чтоб сгинуть, – прищурился, зная, что злит Ульяну.

Та руки опустила, а голову подняла высоко, видно, готовилась отпор дать:

– Я взялась ее пестовать, так и знать должна о ней.

Вадим оглядел двор, приметил, что поблизости никого нет, да и выговорил:

– Хозяйка ты наилучшая, а вот пестун из тебя, уж не сердись, скверный. Ты с чего взяла, что можешь ронять боярское сословие? – и бровь изогнул злобно.

– Я? – Ульяна, видно, изумилась отповеди.

– А кто? Ни одной дворовой девки не видал, чтоб с красными ушами бегала, а боярышня – всякий день.

– Так за дело получает, – упёрлась смелая тётка.

– Это что ж за дела такие, в которых дворовые лучше боярышни? Она у тебя немощная или умишком слабовата? – голосом давил.

– Что ты, – Ульяна руками замахала на Вадима. – Разумеет, да и в рукоделии знает толк.

– Стало быть, пестуешь плохо. Сколь она при тебе? Десяток лет? И с того срока ты не смогла с девицей справиться? Такую хозяйку и слушаться не станут. Урон тебе, боярыня, вместе с тобой Настасье Петровне, а через вас обеих и мне, – пристукнул тяжелым кулаком по подоконнику. – Разумеешь ли?