Первые недели заключения Дон находился в полном одиночестве. Куда бы он ни пошел, там было пусто. Если он направлялся в спортивный зал, за пять минут до того все находящиеся там заключенные вдруг находили себе срочные дела (подсказанные, естественно, моторолой) и разбегались в безумной спешке. Если Дон просто шел по коридору апартаментов, заключенные, следуя настойчивому совету моторолы, либо запирались с намерением никому не открывать, либо убегали по незначительному поводу или вообще без него. Даже танцзал узаконенного «мягкого нарко» в часы, назначенные для игр, мгновенно пустел, если туда вдруг направлялся Доницетти Уолхов. Моторола, даже такой, всего лишь четырехпирамидный, тоже умел конструировать правильные события. Ему это было легко – почти любой человек верит мотороле как Богу. Человек – хозяин мира, но, божежмоечки, как сильно этот хозяин стремится подчиняться своим рабам!

Дон про себя многообещающе усмехался, а наружно изображал сильную нервозность.

Не иметь непосредственного контакта с моторолой, как уже говорилось, было нарушением Конституции Ареала – Дон даже из тюрьмы вполне мог бы возбудить судебный процесс со стопроцентной вероятностью его проиграть.

Все, правда, пошло бы по-другому, если бы в результате этого конституционного нарушения заключенный Доницетти Уолхов перенес физическую или психологическую травму – в таком раскладе в игру могли бы включиться другие чиновники, что привело бы по меньшей мере к смене моторолы и начальства Пэна‐4 или вообще к признанию приговора Уолхову недействительным, а это затронуло бы многие департаменты.

И Дон, уж будьте спокойнички, прекрасно такой расклад понимал. И еще одну вещь он понимал совершенно точно: ни при каких обстоятельствах моторола не может оставить без надзора ни одного из своих подопечных. Другими словами, за всем, что делает заключенный, за всем, что он говорит, моторола, хочет он того или нет, пристально обязан следить. А это есть пусть односторонний, но все же канал связи и, следовательно, возможной битвы, итог которой никто предсказать не в состоянии.

Именно поэтому Дон изображал нарастающую нервозность. Именно поэтому он как можно меньше спал, как можно больше рыскал по Пэну в поисках собеседников, как можно убедительнее изображал приближение сильного нервного срыва.

Наконец, в момент, угаданный с большой точностью, он вскочил с кровати голый, с безумным взглядом, раскинул руки в стороны и с истошностью завопил:

– Моторола Преступный! Ты меня слышишь? Ты не имеешь права оставлять меня в одиночестве! Они задавят меня, если я буду один, ты не можешь этого не понимать! Мне нужен кто-то, моторола, кто-то, с кем я могу разговаривать, иначе я труп!

И упал, и в истерике натурально забился.

Моторола, к тому времени уже немного подпорченный (речи и невменяемая мимика заключенного, которую он, хочешь не хочешь, старался разгадать – хоть и догадывался об их причине, – повысили ему общий индекс нерешительности), по размышлении согласился. И на следующий день стат-командер Артур де-Ново, изображающий супернасильника по имени Андрато де-Никс, был застигнут Доном в стеклотеке. После чего оба направились в Земной клуб, взяли по коктейлю и уединились в Парном Кабинете для Музыки.

– Дон, – сказал Дон, чуть наклонив голову.

– Андрато. Можно просто Артур, – сказал стат-командер, в знак приветствия тоже старательно кивнув.

Дон склонил голову на левое плечо, издевательски подмигнул и сказал:

– А! Предотвратитель малолетних.

Стат-командер, который вообще-то боялся Дона, ничего не понял и испуганно огляделся.