Древний провинциальный городок, подобно старому змеиному королю после последней случки, находился в процессе сбрасывания кожи. Голову он положил возле недавно разбитых бульваров, а хвостом обвился вокруг минарета исторической мечети и непрерывно извивался, чтобы старая кожа слезла с него, как футляр. Куски этой прежней шкуры еще видны были в нижней части города.

Бульдозеры вскрывали старую городскую ткань, чтобы заложить основания нового: парков и школ, контор и домов геометрических форм – квадратных и прямоугольных. А каких только тайн не выходило на поверхность при сносе старого… В полночь люди слышали стоны и хныканье нечистой силы из разрушенных старых бань и крытых водохранилищ. Древние крепостные стены тряслись от безжалостного натиска бульдозерных ножей и с трудом удерживали сами себя от обвала. На месте улиц неожиданно появлялись сады. Переулки и улицы, как поднявшееся тесто, раскатывались под колесами автомобилей и делались все длиннее и длиннее. С каждым днем росло количество автомастерских и автослесарей; свои промасленные руки они вытирали о рваные женские платки и мужские шаровары, о сюртуки из цветной бязи и об армяки старого покроя…

Губернатор провинции закончил речь под аплодисменты публики. Мэр города с его круглым животиком, на котором галстук лежал, словно змея, греющаяся на солнышке, шагнул вперед. Девушки в традиционных нарядах возле крана гидранта держали поднос с большими ножницами. Мэр взял ножницы и шагнул к гидранту. Площадь ждала в пыльном молчании. Мэр перерезал ленточку, и стальной кран открыли, и со свистом и бульканьем под напором пошла вода. Эта вода шла из глубокого колодца и, в отличие от воды в старых городских арыках, была заключена в темницу чугунных труб, из которых теперь вырывалась и с ворчанием падала в бетонное русло, и текла уже по нему дальше…»

Появление нового вида искусства – кинематографа – тоже не обошло стороной Персию. А первыми иранскими кинофильмами были несколько документальных короткометражных лент, которые снял придворный фотограф. Летом 1900 года шах Мозафереддин, путешествуя по Европе, лично ознакомился с новым видом искусства – кинематографом. И тут же приказал своему лейб-фотографу Мирзе Ибрахиму Аккас-баши приобрести кинокамеру. Что тот немедленно и исполнил. Надо отметить, что кинокамеры в то время были в новинку даже в Европе – это устройство лишь пять лет как изобрели. Фотограф шаха запечатлел тогда на кинопленку цветочный праздник в бельгийском городе Остенде. Принято считать, что и был самый первый случай, когда иранец снял кинофильм. После возвращения он снял фильм, посвященный церемониям дня скорби Ашура.

В числе первых иранских документальных лент была и та, где засняты львы в шахском зверинце. Десять лет спустя в Тегеране уже начали появляться кинотеатры. В них демонстрировались картины, многие из которых были сняты в России. Как и во всем мире, сеансы немого кино сопровождались живой музыкой – игрой на фортепиано или скрипке. Титров на фарси пока еще не было, речи киногероев озвучивали переводчики. Поначалу в «кинематографы» допускали только мужчин, но потом стали проводить отдельные сеансы для женщин, а то и открывать специальные женские кинотеатры. Однако все эти варианты оказались не слишком выгодными, поэтому все пришло к тому, что зал делили на женскую и мужскую половины, а билетеры следили за соблюдением приличий.

Постепенно начало развиваться и собственное производство художественных фильмов. В 1933 году на экраны вышел фильм «Лурская девушка» (Dokhtar-e Lor), то есть героиня была из народности луры. Но главное – это был первый иранский звуковой фильм. «Лурская девушка» произвела фурор, ее успех долго не удавалось повторить ни одному иранскому фильму. Автором сценария был Абдальхоссейн Сепанта, который смог заинтересовать своей идеей продюсера и режиссера иранского происхождения, уроженца Пуны – Ардешира Ирани. Сам Сепанта сыграл главную мужскую роль. В остальных ролях тоже снялись иранские актеры.