Белла предупреждала о раскоординации движений неизбежно возникающей в ходе периода деструкции, но не говорила, что это будет выглядеть так жутко. Покинув ванную, я сел на кровать и попытался думать. Именно, что попытался. Не вышло – мысли в голове распались на части, которые вели себя подобно беспокойным пчелам из разворошенного улья – хаотично перемещались и жужжали, вызывая приступы мигрени. Собрать их вместе не было никакой возможности.

Таким, отчаянно, но безуспешно пытающимся сосредоточиться, меня и застала Белла. Расспросив о симптомах, удовлетворенно покивав головой, сказав, что все идет по плану и скоро станет легче. Затем напоила эликсиром, на этот раз показавшимся соленым как огуречный рассол, и ушла, сославшись на занятость. Видимо, товарищам моим было столь же фигово, а может и хуже, ведь, по словам волшебницы, я еще держался молодцом. Если, конечно, не врала, чтоб обнадежить.

На столе остался футляр с очередным свитком.

Легче действительно стало. С улья сняли крышку и пчелы-мысли разлетелись, оставив звенящую пустоту.

Скрипнув дверью, вошла Боженка, одна из Жданиных помощниц. В руках она держала круглый поднос, накрытый белой салфеткой. Приветственно пискнув, девчонка просеменила к столу, распространяя вокруг себя запах свежеиспеченного хлеба. Оставив поднос, Боженка сделала что-то вроде неуклюжего книксена и выпорхнула из комнаты, пугливо оглядываясь. Должно быть, перемены, произошедшие с моим лицом, не внушали ей доверия.

Завтрак в постель? Ну, что ж резонно – в таком виде я вряд ли рискну появиться в трапезной.

Под салфеткой оказалась глиняная миска с пшенной кашей, что-то вроде овсянки. Соус для нее. Плетеная корзиночка с хлебом, половина какого-то большого фрукта, нарезанного ломтиками и стакан сока.

Я кое-как справился с кашей и сжевал фрукт. А вот сок выпить не получилось – руки тряслись крупной дрожью, как у неопохмелившегося алкоголика и стакан упорно не желал попадать в рот. Расплескав одну половину сока на себя, другую на пол, я оставил эту затею.

Девять часов – пора начинать занятие. Трясущимися руками откупорил футляр и разложил перед собой очередной свиток.

* * *

– Они нас зомбируют! – горестно говорил мне Леха во время ужина. – Ни хрена это не учеба! Ты погляди, какими мы уродами стали...

Я послушно поглядел на него – урод, не урод, но и красавцем сложно назвать. Выглядит, как я на пятый день – голова подергивается, лицо кривится, глаза хлопают в разнобой. Вот еще волосы стали фиолетовые, а рожа зеленая как трава. Впрочем, дело тут уже не в нем, а в моем восприятии окружающего мира. В последнее время цвета не зависели от моего желания. Шел восьмой день обучения. Или восьмидесятый, или восьмисотый. Время растягивалось и сжималось, пульсируя в произвольном ритме.

Сегодня утром Белла сказала, что я изменился в гораздо большей степени, чем другие. Во мне сломали почти все, что было нужно. Большего я бы просто не вынес. Сломали и выкинули обломки, чтоб наполнить пустую оболочку новыми смыслами.

В последнее время я мог думать только предметно, о том, что вижу, слышу и осязаю. Остальные мысли в голове были не мои. Чужие. Как можно думать чужие мысли? Я видел себя стороны. Мой череп был прозрачный, а в нем, как рыбки в аквариуме плавали обрывки чужих мыслей. Иногда они выстраивались в упорядоченные структуры, и начинало казаться, что я постиг что-то чрезвычайное важное, сокровенное. Я только не мог понять – что? Не успевал – новый смысл, войдя в меня, сразу падал куда-то в глубину сознания, где какой-то ловкий игрок, как в тетрисе выстраивал по кирпичику мою новую личность.