Когда епископ отлаялся, Анна отважилась на слабую попытку оправдаться. Причина в том, сказала она, что они с мужем не имеют необходимого опыта. Поэтому их обуревают дурные предчувствия – по поводу новой страны и по поводу первой самостоятельной работы.

– Вы тоже считаете, что можете не справиться? – воинственно осведомился архиепископ.

– Думаю, любой на моем месте засомневался бы.

Это оказался правильный ответ.

– Лично я знаю, что не справляюсь, – сказал архиепископ. – Хочу попросить вас о двух вещах. Нет, даже о трех. Постарайтесь не презирать своих противников и постарайтесь их не возненавидеть. Для вас, новичков, это может быть довольно сложно, однако, будучи добрыми христианами, вы должны попытаться. Также постарайтесь не нарушать законы. Вас направили сюда не для того, чтобы вы попали на страницы газет или очутились под судом. Надеюсь, вы будете помнить об этом.

– А что третье? – уточнил Ральф.

– Ах да! Когда станете писать домой, в Англию, попросите своих родных и знакомых не судить сгоряча. Мы живем в непростой стране, если можно так сказать. Я утешаю себя тем, что в здешних людях мало истинного злодейства. Зато много страха, причем со всех сторон. Страх мешает сострадать и лишает людей рассудка. И потому в итоге превращается в злодейство в какой-то степени.

Старик выпрямился и кивнул. Встреча подошла к концу. Элдреды встали. А старик вдруг улыбнулся и похлопал себя по искалеченной ноге, возлежавшей на подушках.

– Знаете, что я сделал в прошлом году? Отправился на острова Тристан-да-Кунья. Думаю, вы и не подозревали, что моя епархия простирается настолько далеко. Пришлось позволить, чтобы меня привязали к стулу и спустили на веревках с борта корабля. Потом уложили на дно парусиновой лодки и на веслах доставили на берег. Ваш дядя Джеймс не поверил бы своим глазам, честное слово! Разумеется, я вряд ли рискну повторить такую поездку. Все-таки пора остепениться, верно?

Не дожидаясь ответа посетителей, секретарь выпроводил их из кабинета. А старик-архиепископ сразу взялся за бумаги.

Снаружи Анна сказала:

– Строит из себя Уинстона Черчилля? Как думаешь, нарочно? Учился по радиотрансляциям?

– Уверен, что да.

– Он фактически обвинил нас в том, что мы – не христиане.

– Мы же знаем, что это не так, – возразил Ральф. – А он нас провоцировал.

– Зато сердце у него доброе. Правильное.

– Боюсь, какое у него сердце, не имеет ни малейшего значения.

На кейптаунском вокзале вывеска гласила: «Slegs vir Blankes»[18]. Вагоны для чернокожих, словно кому-то в голову пришла запоздалая мысль, были прицеплены в хвосте поезда.

На станциях по дороге у вагонов белых собирались чернокожие ребятишки, подставлявшие сложенные лодочкой ладони, выпрашивая мелкие монетки.

Вокзал в Йоханнесбурге кишел чернокожими мужчинами в роскошных деловых костюмах и с портфелями в руках, а также румяными белыми фермерами, приехавшими в город по делам. Казалось, у них мало волос для таких крупных голов, а животы отвисали настолько, что грозили порвать рубашки. Красновато-коричневые колени, торчавшие из-под шортов цвета хаки, как бы предвещали будущее страны. По словам Ральфа, прямо под ногами, под мостовой, лежали в земле алмазы и золото.

Было прохладнее, чем ожидала Анна, и воздух чудился слегка разреженным. Она шарахалась в сторону от громких криков, от клаксонов и рокота моторов, от мозаики лиц на улицах. В полночь шум за окном заставил ее подойти к окну скромного гостиничного номера. По стеклу барабанили градины – мелкие льдинки, размером дюйма полтора в поперечнике. Бомбардировка с небес длилась приблизительно пять минут. Прекратилась столь же внезапно, как и началась. И добрый час после этого город, окутанный ночной тьмой, был тих и недвижен, словно затаил дыхание.