Пока я стряхивал с одежды снег, радист уже приступил к сеансу связи, буквально прильнув к аппаратуре. Остальные старики присели неподалеку, стараясь не показывать охватившего их волнения. Я понимал их чувства – возможно впервые за последние сорок с лишним лет они были причастны к действительно важному делу. Важному не только для них лично, но и для всего нашего сообщества. Удивительно, но сквозь, казалось бы, навсегда налипшие на их лица обвисшие маски из старой морщинистой плоти проступили лица совсем другие – молодые, волевые, собранные, решительные и с горящими глазами. Именно так в старые советские времена изображали на стенах зданий и метро горящих своим трудом рабочих.

Посидев немного на боковой лавке, я поглядел на холодную и пока только раз разожженную для теста бортовую печку, и поднялся, потянувшись к рюкзаку и винтовке. Поймав вопросительные взгляды, с успокаивающей усмешкой пояснил:

– Короткая разведка. От вездехода отойду не дальше, чем шагов на десять.

Так и вышло. Я провел на морозе почти час, хорошо обследовав склоны холма и избегая пользоваться имеющимся фонарем – потустороннего света колоссального Столпа мне уже вполне хватало. Мне удалось отыскать пару охапок промороженного валежника, а еще одну целую лыжу и пластиковую бутылку из-под газированного напитка. Поразительно… земной мусор добрался даже сюда – на иную планету. Впрочем, никакого стыда или сожаления я не испытывал – мы сюда не просились. Но бутылку я прихватил с собой. Вернувшись внутрь машины, сбросил валежник у печи и все правильно понявший бородатый Филимон тут же поднялся со своей койки.

– Что бывает лучше крепко заваренного чайка на живом-то огне? – пробормотал он, присаживаясь у буржуйки – Опять же огня потрескивания ничто заменить не может. Хотя про крепко заваренный чаек я загнул, конечно…

– Пусть будет прямо вот крепко заваренный – улыбнулся я, перчаткой стирая с пластиковой бутылки остатки снега. Внимательно рассмотрев находку, я задумчиво хмыкнул.

Год две тысячи семнадцатый. Самой этикетки нет, равно как и пробки. Осталась только отпечатанная краской дата. Небольшая загадка, подброшенная снежной пустошью. Наиболее вероятный вариант – совсем недавно попавший сюда узник выбросил бутылку в туалетную дыру своей летающей камеры, а штормовой не утихаемый ветер принес ее сюда и уронил в снег, где она и застряла в торосах. Ага… хотя поступок глуповатый… И вроде как поглощенный разжиганием огня Филимон уже успел встать, посмотреть на место, где был прижат мой палец и, почесав седой затылок, пробормотал:

– Кто ж такую справную тару выбросит? Ценность великая… Мне помнится в наследство стеклянная баночка из-под майонеза Провансаль досталась, так я ее берег как мог. Вместо стакана мне была.

Я пожал плечами и отдал бутылку ему:

– Да может и выбросил сдуру. Обычная пластиковая бутылка, какими завалены мусорки современного мира. И не только они. Так что на выброс подобная тара у всех давно идет автоматически. Времена другие сейчас, Филимон.

– Не экономные вы – посетовал старик, отставляя бутылку на столик – В наше время каждый гнутый гвоздь берегли. Помню меня отец заставлял их выпрямлять. Он тогда летнюю кухню в одиночку поднимал, хоть и однорукий после войны, а я у него на побегушках был. То принеси, это подай. А в свободное время гвозди прямил. Я все себе молотком по пальцам попадал и жаловался – зачем мол ты меня заставляешь ржавые гвозди прямить. А отец мне и говорит – выбросить вещь каждый дурак может, а вот в хозяйстве ее приспособить и копейку лишнюю сберечь дано не каждому.