Груз чужого зла, скопившийся за последние месяцы странствия, казалось, уже вот-вот собирался расплющить под собой владельца. Не было ничего мучительнее, чем это странное тянущее чувство, возникавшее всякий раз, когда нечто неведомое рвалось наружу, грозясь высосать из тела все живые соки, все человеческое. Уже несколько дней странник не притрагивался к еде – она, как и вода, стухала в его руках. Зато сейчас, когда вода смыла с него скверну, можно, по крайней мере, напиться.

Грехобор сделал несколько нерешительных шагов по настилу. С трудом переставляя еще неверные ноги, спустился по узкой лесенке к берегу. Здесь он встал на колени и припал к потоку, словно животное, что истомилось от жары и жажды. Он никогда не пил из горсти. Когда складываешь лодочкой ладони, лишенные мизинцев, не получается забрать в них много воды, да и пить не сподручно. Куда как проще прильнуть по-звериному и пить, пить, опустив лицо в холодный прозрачный поток.

Путник мог бы пить очень долго, но все-таки успел вовремя сообразить, что не принимал воды уже более полутора суток. К сожалению, измученный долгим переходом осознал это слишком поздно – тогда, когда желудок, доведенный до отчаяния, судорожно сжался, а затем подпрыгнул к горлу. Мужчина едва успел отвернуться к берегу, прежде чем его вырвало желчью напополам с водой. Он вытер губы, снова умылся и лишь тогда почувствовал, что стало действительно легче. Отсюда, с берега, сквозь плеск растревоженных волн доносилось мерное поскрипывание водяного колеса. И все-таки Грехобор слышал, как кричит от боли река, которая омыла его от скверны. Воды бурлили и пенились, бились о берега, яростно отбрасывая в траву мелкие мокрые камушки.

– Матушка, не гневайся. Прими, – тихо попросил странник.

И вода зашумела, словно принимая его просьбу.

Только после этого пришлец вывалил в поток прогнившее, испорченное зерно. Волны закипели, скрывая нечистоты в глубине, и река успокоилась.

– Спасибо, матушка.

Опустившись на берег, странник какое-то время бездумно разглядывал блики на воде. Сейчас, в этот миг, он был почти… спокоен. В душе не бушевало зло, ни одна темная мысль не проникала в мозг. Он сидел на траве, не чувствуя ни голода, ни жажды, ни жары, ни собственного уставшего за долгие дни пути тело. Как всегда бывало в моменты избавления, он не думал ни о чем, кроме спасения. Еще никогда прежде он не был столь близок к безумию.

Почувствовав на руке какое-то легкое шевеление, Грехобор скосил глаза и увидел, как по запястью медленно и деловито вползает на рукав рубахи пчела. Предоставив ей самой решать, к кому льнуть – к человеку или цветку, мужчина закрыл глаза. Теперь ему было странно подумать, что еще некоторое время назад пчела эта, сядь она на его руку, упала бы замертво.

Сегодня странник едва совладал с собой. Едва не сгубил случайно попавшуюся на дороге девочку. Как хотелось попросить ее: «Возьми! Возьми это! Возьми навсегда, чтобы я больше не знал подобной муки». Сейчас его даже передернуло от этой мысли. Чуть не убил ребенка, поддавшись собственной слабости. То-то маленькая испугалась и бросилась прочь. Дети не хуже животных и птиц чувствуют зло и опасность. Особенно такие крохи. Их не обманешь ни ласковыми улыбками, ни уговорами.

Лишенец устало усмехнулся, вспомнив, как замелькали в подоле рубашонки пыльные пухлые пятки. Хорошо, что девочка убежала. В этот раз ему было очень трудно бороться с подступившим искушением и болью, схватившей нынче за горло.

Мужчина снова открыл глаза и посмотрел, как пчела, деловито подергиваясь, продолжает ползти по грубой ткани рубахи.